— Давай положим ее на пол.
И мы вместе подняли ее. С нее стали падать газета, разлетаясь по комнате. «Маарив» и «Едиот ахронот» прилипли к телу, она была вся обложена газетами. Никогда я не видел такого количества газет. Наим смотрит на меня, хочет сказать что-то, но не решается.
— В чем дело?
— Она любила газеты… — Какая-то недобрая улыбка на его губах.
Я поднял трубку телефона, чтобы сообщить им, но вдруг передумал. Нет у меня сейчас для этого сил. Надо дать им хотя бы одну ночь.
Было уже семь часов, на улице еще светло, но в комнате темень. Наим зажег себе сигарету, предлагает мне тоже каким-то взрослым движением. Я беру. Он подносит мне спичку, я смотрю на него, и лишь теперь до меня доходит, что произошло между ним и Дафи. Я опускаюсь в кресло, то самое, где сидела мертвая старуха. Мне нужно хоть немного передохнуть.
Старуха лежит передо мной, освещенная слабым вечерним светом. За открытым окном — море, все время меняющее цвет.
— Собери свои вещи и принеси их сюда, — приказываю я ему тихим голосом.
Он идет в свою комнату и возвращается с двумя большими чемоданами.
Итак, он действительно собирался уйти… И даже с имуществом…
Мы вышли. Закрыли за собой дверь. Оставляем старуху, покрытую простыней, на полу, вокруг нее разбросаны газеты. Вдруг мне показалось, что что-то задвигалось там, но это ветер сдвинул с места газетный лист. «Моррис» осел под тяжестью чемоданов Наима, невозможно сдвинуть его с места, но я уперся, не сдаюсь, вожусь с педалью газа, наконец поймал искру, и машина завелась.
Но что делать теперь?
— Куда ехать?
Такой серый вечер, несмотря на безоблачное небо, тонкая мгла окутывает город, дует жаркий ветер. Мы все еще не двигаемся, мотор работает, заряжает аккумулятор. Наим сидит рядом со мной, прислушивается к мотору, курит сигарету. О чем он думает? В сущности, чужой, араб, другой мир, а мне казалось, что он очень привязан ко мне. Нет, я не сержусь на него. Его можно понять, почему бы и нет. И какой смысл разговаривать, надо просто избавиться от него.
Но каким образом?
— Сколько времени это у тебя продолжается с Дафи?..
Я не смотрю на него.
— Только сегодня…
Он тоже не смотрит на меня.
— Переспали?
Он не знает… ему кажется, что да, не уверен, не знает… это первый раз в жизни… если это так называется… не уверен, наверно, да…
Он заикается, голос дрожит, словно вот-вот расплачется, но он не заплакал. Я еще помню, как он стоял тогда в ванной и горько плакал.
Превратился за этот год в маленького любовника…
Внезапная боль пронзила меня. И снова мысль: надо удалить его отсюда немедленно.
Я зажигаю фары, мотор слабеет, начинает кашлять.
Фары горят вполсилы, но я включаю скорость, чувствую, что движения мои какие-то механические, неверные, еще сделаю какую-нибудь глупость, и я замедляю ход, еду очень осторожно.
— Куда ты везешь меня?
Ишь ты. Он еще вопросы задает.
Я не отвечаю.
Машина вот-вот развалится под моими руками. Но оставить ее я не могу. Слишком долго искал я ее по дорогам страны.
На бензоколонке я наполняю бак горючим. Кошелек мой почти пуст. В последние дни деньги текли как сквозь пальцы. Я покупаю карту, раскладываю ее на руле и смотрю, сколько километров до границы.
Сумасшествие. Глупая идея — выбросить его за пределы страны. Но все-таки я еду на север, проезжаю Акко, проезжаю Нагарию, сворачиваю на северное шоссе.
Небо начинает светлеть, огни машины почти незаметны на этой узкой дороге. Внезапно нас освещают прожекторы, военный патруль останавливает нас, заграждения, бронетранспортеры, автоматы и солдаты. Пограничники — черкесы, друзы.
— Куда направляетесь? Я гляжу на Наима.
— В Пкиин… — говорит он.
— Но вы едете не в том направлении. Ну-ка, выходите из машины!
Они внимательно осматривают нас, все вызывает их подозрение — Наим, я, машина, освещают ее прожектором, вытаскивают из нее все, роются под сиденьями, все выворочено, открывают чемоданы, старая одежда прежних поколений разбросана по земле, они с удивлением обнаруживают большую шляпу, трогают цицит, отрезанные пейсы.
— Кто вы такие?! — почти кричат они.
Наим вытаскивает удостоверение. Я ищу свое.