Ну, кругляш серебряный. Ну, лепесточки эти – то ли серебряные, то ли медные, не разберёшь. А чхоть бы и серебряные – невелико богатство.
Прут железный, которым в стены стучал, с собой взял, крыс гонять. Да и вообще сгодится – приятный он был на ощупь, ухватистый.
Как Сенька попался
Хоть и не оказалось в схроне сокровища, все же, когда вылез из лаза в погреб с кирпичными опорами, задвинул камни на место. Надо будет вернуться с хорошей масляной лампой да получше поискать. Вдруг чего не углядел?
С того места, где “крот” спрашивал, к какому выходу вести, Сенька теперь пошёл не вправо, а влево, чтоб в Ветошный подвал не угодить. Снова мимо двери ходить, за которой мертвяки безглазые лежат? Благодарствуйте, нам без надобности.
Теперь Скорик сам на свою отчаянность удивлялся – как это он после такой страсти не побежал из Ерохи со всех ног, а ещё сокровище искать полез? Тут либо одно, либо другое: или он все ж таки пацан крепкий, или сильно жадный – корысть в нем злее страха.
Про это и думал, когда через боковую дверь к Татарскому кабаку вышел.
Из ночлежки вышел – зажмурился от света. Это ж надо, утро уже, солнышко на колокольне Николы-Подкопая высверкивает. Всю ночь под землёй проползал.
Шёл Сенька Подколокольным переулком, на небо смотрел, какое оно чистое да радостное, с белыми кружавчиками. Чем на облачка пялиться, лучше б по сторонам глядел, дурень.
Налетел на какого-то человека – твёрдого, прями налитого всего. Ушибся об него, а человек и не шелохнулся.
Мама родная – китаец!
От всяких разных событиев Сенька про него и думать позабыл, а он, двужильный, всю ночь на улице проторчал. И это за семьдесят копеек! А кабы бусам этим паршивым цена в трёшник была, наверно, вовсе бы удавился.
Улыбнулся косоглазый:
– Добурое утро, Сенька-кун.
И лапу короткопалую тянет – за ворот ухватить.
Хрена!
Скорик ему прутом железным, который из подземелья, по руке хрясь!
Жалко отдёрнул, идол вертлявый.
Охо-хо, снова-здорово, давно наперегонялки не бегали. Развернулся Сенька и припустил вдоль по переулку.
Только на сей раз утёк недалеко. Когда пробегал мимо нарядного господина с тросточкой (и как только такой франт забрёл на Хитровку), зацепился карманом за набалдашник. Чудно, что у гуляльщика тросточка из руки не выдернулась, как следовало бы, а наоборот, Сенька к месту прирос.
Франт слегка тросточку на себя потянул, а вместе с нею и Сеньку. Человек был солидный, в чёрной шёлковой шляпе трубой, с крахмальными воротничками. И рожа гладкая, собой красивая, только немолодой уже, с седыми висками.
– Отцепляйте меня скорей, дяденька! – заорал Сенька, потому китаец уже совсем близко был.
Не бежал, неспешно подходил.
Вдруг красивый господин усмехнулся, усишками чёрными шелохнул и говорит, немножко заикаясь:
– К-конечно, Семён Скориков, я вас пущу, но не раньше, чем вы вернёте мне нефритовые чётки.
Сенька на него вылупился. Имя-фамилию знает?
– А? – сказал. – Чего? Какие-такие чётки?
– Те самые, что вы стянули у моего камердинера Масы т-тому восемь дней. Вы шустрый юноша. Отняли у нас немало времени, заставили за собой побегать.
Только тут Скорик его признал: тот самый барин, которого он в Ащеуловом переулке со спины видал, входящим в подъезд. И виски седые, и заикается.
– Не обессудьте, – говорил дальше заика, беря Сеньку двумя цепкими пальцами за рукав. – Но Маса устал за вами г-гоняться, ему ведь не шестнадцать лет. Придётся принять меру предосторожности, временно заковать вас в железа. Позвольте ваш п-прутик.
Франт отобрал у Сеньки железку, вцепился в её концы, наморщил гладкий лоб и вдруг как закрутит прут у Скорика на запястьях! Легко так, словно проволоку какую.
Вот это силища! Скорик так поразился, что даже кричать не стал – чего, мол, сироту обижаете.
А силач поднял точёные брови – вроде бы сам своей мощи удивился – и говорит:
– Интересно. Позвольте п-полюбопытствовать, откуда у вас эта штуковина?
Сенька ответил, как положено:
– Откуда-откуда, дала одна паскуда, велела сказать, что ей на вас…
Руки были, будто в кандалах, нипочём из железной петли не вытянуть, сколько ни елозь.
– Что ж, вы правы, – мирно согласился усатый. – Мой вопрос нескромен. Вы вправе на него не отвечать. Так где мои чётки?
Тут и китаец подошёл. Сенька зажмурился – сейчас будет бить, как Михейку с пацанами.
И само вырвалось:
– У Ташки! Подарил ей!
– Кто это – Тасъка? – спросил китаеза, которого франт назвал Масой.
– Маруха моя.
Красивый господин вздохнул:
– Я понимаю, неприятно и неприлично забирать назад у д-дамы подарок, но поймите и вы меня, Семён Скориков. Эти чётки у меня лет пятнадцать. Знаете ли, привыкаешь к вещам. К тому же с ними связано некое особенное в-воспоминание. Пойдёмте к мадемуазель Ташке.