А Смерть только рассмеялась:
– Галантный кавалер, вы всех барышень так уговариваете?
– Никого и никогда. – Голос Солнцева задрожал от страсти. – Сами за мной бегают. Но ты… ты свела меня с ума! Что тебе этот уголовник? Не сегодня так завтра будет валяться в канаве, продырявленный полицейскими пулями. А я дам тебе всё: полное содержание, защиту от прежних дружков, достойное положение. Жениться на тебе я не могу – лгать не стану, да ты все равно не поверила бы. Однако любовь и брак – материи разные. Когда мне придёт время жениться, невесту я подберу не по красоте, но моё сердце все равно будет принадлежать тебе. О, у меня великие планы! Будь моей, и я вознесу тебя на небывалые высоты! Настанет день, когда ты станешь некоронованной царицей Москвы, а может быть, и того больше! Ну?
Она молчала. Смотрела на него, склонив голову, словно видела перед собой нечто любопытное.
– Скажи-ка ещё что-нибудь, – попросила Смерть. – Не решусь никак.
– Ах так! – Пристав швырнул букет на пол. – В любви и на войне все средства хороши. Я тебя мало что в тюрьму засажу, так ещё богадельню эту сиротскую, что ты подкармливаешь, разгоню к чёртовой матери. На ворованные деньги существует, новых воров растит! Так и знай, моё слово – сталь!
– Вот теперь хорошо, – улыбнулась чему-то Смерть. – Вот теперь убедительно. Согласная я. Говори, Иннокентий Романыч, свои условия.
Полковник от такой нежданной податливости, кажется, опешил, назад попятился, и его снова стало не видно.
Однако оправился быстро. Скрипнули сапоги, к букету протянулась рука в белой перчатке, подняла.
– Не понимаю я вас, сеньора Морте, но passons, неважно. Только учтите: я человек гордый и дурачить себя не позволю. Вздумаете финтить… – Кулак сжал фиалки так, что переломались стебельки. – Ясно?
– Ясно, ясно. Ты о деле говори.
– Хорошо-с. – Солнцев снова показался в щели. Хотел вручить букет, однако заметил, что цветки безжизненно обвисли и бросил их на стол. – Пока не взял Князя, жить будешь здесь же. Приходить буду тайно, по ночам. И чтоб была ласкова! Я в любви холодности не признаю!
Перчатки снял, тоже швырнул на стол и протянул к ней руки.
– А не побоишься ко мне ходить? – спросила Смерть. – Не страшно?
Руки у пристава опустились.
– Ничего. Буду брать с собой Будочника. Не посмеет Князь при нем сунуться.
– Я не про Князя, – тихо молвила она, придвинувшись. – Со Смертью играться не боязно? Слыхал, что с моими любовниками бывает?
Он хохотнул:
– Чушь. Выдумки для невежественных болванов.
Она тоже засмеялась, но так, что у Сеньки по коже побежали мураши.
– Да вы, Иннокентий Романыч, матерьялист. Это хорошо, я матерьялистов люблю. Ну что ж, идёмте в спальню, коли вы такой смелый. Приголублю вас, как умею.
Сенька аж застонал от этих её слов – про себя, конечно, тихо, но от этого стон ещё больнее вышел. Правильно Жорж про баб говорил: “Все они, мон шер, в сущности, подстилки. Кто понапористей, под того и ложатся”.
Думал, пристав от её слов так и кинется в спальню, однако тот звякнул часами и вздохнул:
– Пылаю от страсти, но утолить пламень сейчас не могу, к половине седьмого зван на доклад к полицмейстеру. Загляну поздно вечером. Смотри же: без фокусов.
Потрепал, наглый псина, Смерть по щеке, да и зазвякал шпорами к выходу.
Она же, оставшись одна, вынула платок, поднесла к лицу, будто хотела его вытереть, но не стала. Села к столу, опустила голову на скрещённые руки. Если б заплакала, Сенька все бы ей простил, но она не плакала – плечи не дрожали и всхлипов было не слыхать. Просто так сидела.
Скорик запрокинул башку, уныло поглядел на господина Неймлеса. Ваша правда, Эраст Петрович. Дурак я последний.
А тот задумчиво покачал головой, шевельнул губами, и Сенька не столько услыхал, сколько догадался:
– Интересная особа…
Потом Эраст Петрович вдруг подмигнул Сеньке – не вешай, мол, носа – и слегка рукой подвинул. Видно, пришло время ему в дело вступать.
Но тут снова раздались шаги – не чёткие, как у пристава, а тяжёлые, с приволоком.
– Так что извиняемся, – прогудел густой бас.
Будочник! Сенька схватил господина Неймлеса за колено: стойте, нельзя!
– Их высокоблагородие перчаточки забыли. Меня послали, сами не пожелали.
Смерть подняла голову. Нет, никаких слез на лице у ней не было, только глаза горели ярче всегдашнего.
– Ещё бы, – усмехнулась она. – Иннокентий Романыч так важно уходили. А за перчатками возвращаться – весь эффект испортить. Берите, Иван Федотыч.