Когда самолет наконец добрался до Тибета, Майлз направил его в такое место, о котором не знал ни один белый человек. Он открыл его три или четыре года назад во время одного из своих очередных путешествий и поклялся держать в секрете. Тогда и познакомился с далай-ламой, с которым у него постепенно сложились дружеские отношения.
Майлз присутствовал на посвящении далай-ламы, и ему пришлось переодеться монахом с длинной седой бородой, в которой был спрятан миниатюрный фотоаппарат. Так ему удалось сделать уникальные снимки этой священной церемонии, которые предназначались только для журнала «Лайф». Потом он контрабандой отправил эти снимки с Тибета и расстался со своей маскировкой, впоследствии изображая пилота, сбившегося с курса и сделавшего вынужденную посадку в горах. Его очень быстро доставили к далай-ламе. Язык не явился для Майлза преградой, ибо он умел преодолевать языковые барьеры при помощи улыбки и простого, хотя и властного обаяния.
И вот теперь Майлз тайно возвращался в Тибет.
Они летели на высоте как минимум двадцать тысяч футов, было очень холодно, поэтому пришлось надеть меховые парки и перчатки на меху. Приземлившись, Майлз распахнул дверцу самолета и спрыгнул на землю.
Несколько тибетцев с бронзовыми лицами и глазами с тяжелыми веками стояли в своих подбитых мехом куртках, молча наблюдая за тем, кто нарушил их священный покой. Многие были вооружены.
— С кем из вас я могу переговорить? — решительно спросил Майлз.
Тибетцы переглянулись; некоторые пожали плечами. Никто из них не понимал Майлза. Тогда Майлз сунул руку в карман, извлек оттуда какой-то небольшой предмет и показал собравшимся. Аморет не видела, что это за вещица, однако эффект она произвела буквально магический. Тибетцы тут же низко поклонились и упали на колени. Майлз, оставив их в таком положении, вернулся к самолету и протянул руку Аморет, чтобы помочь ей выбраться наружу.
— Что ты им показал?
— Амулет, подаренный мне далай-ламой. Теперь они отведут нас к нему.
И Майлз с Аморет, со всех сторон окруженные тибетцами, двинулись вперед.
Они находились на очень высоком и широком плато, покрытом льдом. Вдали виднелись заснеженные горные пики, уходящие в небо. Нигде не было видно даже признаков человеческого жилья, казалось непонятным, откуда вообще появились эти люди, когда приземлился самолет. От них исходил странный и довольно неприятный запах, но Аморет очень нравились блестящие костюмы тибетцев, и ей казалось весьма забавным находиться среди этих людей на самой вершине мира и так далеко от родного дома.
Ночь опустилась очень быстро; сначала все окрасилось в пурпурные тона, потом наступила кромешная тьма. Видно было лишь небо, усеянное яркими звездами.
Спустя некоторое время к ним подошел один из тибетцев и протянул по лоскуту материи, чтобы Аморет и Майлз завязали себе глаза.
— Не хочу! — запротестовала Аморет. — И без того плохо видно дорогу!
— Тебе придется это сделать, дорогая, — ласково проговорил Майлз. — Полагаю, мы почти пришли.
Ей пришлось подчиниться и идти дальше с завязанными глазами. Майлз и раньше предупреждал ее, что это путешествие окажется не из приятных; собственно, поэтому никто, кроме него, и не соглашался в него пускаться.
И вот, когда Аморет уже решила, что ей суждено судьбой вечно идти с завязанными глазами по этой безмолвной ледяной равнине, чья-то рука резко остановила ее, и она почувствовала, как они стали подниматься по каким-то ступеням. Ей казалось, что они поднимались несколько часов… все вверх и вверх, вверх и вверх… пока наконец не очутились на совершенно ровной поверхности. Здесь в воздухе стоял влажный заплесневелый запах, зловонный и отвратительный, напоминающий смрад разлагающихся тел.
«Потом я о многом спрошу Майлза!» — негодующе подумала Аморет.
Наконец они остановились. Внезапно человек, шедший рядом с Аморет, что-то выкрикнул на своем непонятном, гортанном и пронзительном языке, и тут же раздался скрип огромных дверных петель. С Аморет и Майлза сняли повязки, и они очутились в огромной, ярко освещенной зале.
— Я бывал здесь прежде, — шепнул ей Майлз, и Аморет вздохнула с облегчением.
Зала была такой огромной, что явно не могла оказаться частью какого-нибудь здания; стало совершенно очевидно, что она являлась гигантской деталью самого ландшафта. Аморет заметила, что стены закрывали занавеси самых кричащих расцветок: ярко-зеленых, алых, ярко-красных, лазурных… Потолок же был выкрашен в золотой цвет. Глянув наверх, Аморет увидела такое множество позвякивающих хрустальных светильников и люстр, какого никогда не смогла бы представить себе даже во сне.