Как рассказывал мне профессор Гоудсмит, немцы были убеждены, что жизни одного поколения не хватит для создания атомной бомбы, однако главным их заблуждением была вера в свое научное превосходство. Это нашло свое отражение в секретном официальном письме, направленном 8 июля 1943 г. руководителем немецких исследований по атомной бомбе в штаб Геринга. В письме, которое было впоследствии конфисковано «Алсосом»,говорится:
«Как видите, работа (по урану) довольно значительно продвинулась за несколько месяцев. Хотя она и не приведет в скором времени к созданию взрывчатых веществ или двигателей, она все же дает уверенность в том, что в этой области противник не сможет создать ничего неожиданного для нас».
Это было написано спустя семь с лишним месяцев после того, как Энрико Ферми и его группа зажгли первый атомный огонь в Чикагском университете, и спустя два месяца после того, как начал осуществляться «проект Манхэттена».
Даже в своих попытках создать «урановую машину» (так называли немцы ядерный реактор), что само по себе не противоречило соображениям морали, немецкие ученые безнадежно отстали. В то время как Ферми и его группа впервые осуществили 2 декабря 1942 г. цепную реакцию, немцы даже к концу войны были еще далеки от этого. «Немецкий проект атомного реактора,— сказал мне профессор Гоудсмит,— можно было назвать примитивным. Они совершенно упустили из виду необходимость регулирования, и в многочисленных секретных сообщениях управляющие стержни упоминаются лишь между прочим. Как считали Дибнер и Багге, разгром союзниками норвежского завода тяжелой воды был основной причиной того, почему их примитивный реактор не мог работать».
В рассказе об операции «Алсос» я хочу упомянуть об одном трагическом эпизоде. В Гааге Сэм Гоудсмит посетил дом, где он родился и где прошли его детство и отрочество.
В маленькой комнате, где он провел много часов своей жизни, Гоудсмит увидел разбросанные бумаги, среди них свои школьные табели, которые так тщательно сохраняли его родители. Вот застекленная веранда, где его мать любила завтракать... Вот здесь стояло пианино... Садик за домом был запущен. Остался лишь куст сирени.
«Находясь здесь, среди развалин, которые некогда были моим домом (пишет доктор Гоудсмит*), я был охвачен тяжелым чувством, которое испытали все те, у кого нацисты убили семью, родственников и друзей,— ужасающее чувство своей вины. Может быть, я мог бы спасти их? Ведь у моих родителей уже были американские визы. Все было готово. Всего за четыре дня до вторжения немцев в Нидерланды они получили документы на право выезда в США.
Но было уже слишком поздно! Если бы я немного поспешил, если бы не отложил посещение бюро по иммиграции на неделю, если бы написал необходимые письма немного раньше, конечно, я бы вовремя спас их от нацистов. Сейчас же я рыдал, испытывая огромное чувство вины. Потом я узнал, что это чувство испытали многие, кто потерял своих близких от рук нацистов. Увы! Мои
* См. сноску на стр. 104.
родители были всего лишь двумя среди шести миллионов жертв, которых увезли в грязных, битком набитых вагонах для перевозки скота в концентрационные лагеря, откуда никто не возвращался.
Мир всегда восхищался немецкой аккуратностью. Немцы всегда были такими педантичными; у них необыкновенно развито чувство точности. Вот почему они сохранили в папках аккуратные отчеты о своих злодеяниях, которые мы обнаружили позже в Германии. И вот почему я точно знаю, когда мои отец и слепая мать были отправлены на смерть в газовую камеру. Это был день семидесятилетия моего отца».
Я прекрасно понимаю чувства Сэма Гоудсмита. Немцы сделали то же самое и с моей больной семидесятилетней матерью, моей сестрой и полуслепым братом, когда заняли мою родную деревню Салантай в Литве и уничтожили всех ее жителей.