В этот великий исторический момент, который можно сравнить лишь с тем моментом, когда человек впервые поставил себе на службу огонь, огромная энергия, заключенная в сердце атома, была впервые высвобождена в виде вспышки пламени, какой никто никогда не видел на этой планете, осветив на короткое мгновение землю и небо светом многих сверхсолнц.
Первозданный огонь, первый огонь на Земле, не порожденный Солнцем, был вызван взрывом первой атомной бомбы. Это явилось кульминационным пунктом одной из величайших драм в истории нашей страны и цивилизованного общества — итог соревнования ученых Америки и Германии в деле создания атомной бомбы.
Атомная вспышка в Нью-Мексико стала великим итогом огромных усилий ученых в течение последних четырех лет. Она явилась утвердительным ответом на вопрос: «Сработает ли она?»
За вспышкой раздался раскат мощного грома, который был слышен на сотни километров. Эхо несколько раз отозвалось от далеких гор и находящегося рядом хребта Сьерра-Оскуро, гремя так, как будто источником его была сила, исходящая из недр Земли.
Холмы сказали «да» и горы присоединили свое «да». Казалось, что Земля заговорила, и внезапно осветившиеся облака и небо присоединились к утвердительному ответу. Атомная энергия — да!
Это было подобно величественному финалу мощной симфонии природы, очаровывающей и пугающей, воодушевляющей и подавляющей, зловещей, сокрушительной, полной больших надежд и больших опасений»*
...В тот день я встретил ныне покойного доктора Лоуренса, одного из тех, кто был со мной на горе в пустыне.
—Какой день в истории! — воскликнул он.
—Кажется, что мы присутствовали при Втором пришествии Христа,— ответил я.
Тогда мне пришло в голову, что Оппи, и я, и многие другие получили глубокое религиозное откровение, став свидетелями события, родственного сверхъестественному.
...Через несколько дней после испытания бомбы в Аламогордо я попал в неловкое положение. Я только что вернулся к себе в Ок-Ридж и готовился к отъезду на остров Тиниан в Марианском архипелаге, где должен был выполнить главную часть моего задания — пролететь с атомной бомбой над Японией.
В Ок-Ридже не было никого, с кем бы я мог поделиться своими мыслями и опасениями, потому что мне запретили говорить с кем-либо о моей миссии. Но у меня было несколько хороших друзей среди ученых, которым было известно, что я готовлю технический отчет о некоторых аспектах работы заводов Ок-Риджа. Одним из них был доктор Джеймс Р. Коу младший, которого все звали просто Джерри Коу, он давно приглашал меня к себе.
После возвращения из Аламогордо- я зашел к Коу. Мне хотелось попрощаться с ним, но, конечно, я не мог рассказать, где был и куда направляюсь.
Мы сидели за кофе, любуясь теннесийскими горами в заходящих лучах солнца. Должно быть, я был занят своими мыслями, потому что не заметил, как в комнату вошел молодой человек с очень милой женой и еще одна молодая пара. Я не разобрал их имен, но приход нежданных гостей, очевидно, смутил хозяев, так как мое присутствие в Ок-Ридже, так же как и мое имя, должно было оставаться в тайне почти для всех.
Вскоре под каким-то предлогом Джерри отозвал меня в сторону и сообщил, что этот молодой человек — Ричард Геман (ставший впоследствии известным романистом). В то время он находился на военной службе, но ходил в штатском, выполняя особые поручения для окриджской газеты «Джорнэл». Репортер местной газеты, всегда занятый поисками материала для статей, был сейчас самым неподходящим гостем; что же касается меня, то я содрогнулся при мысли, что могу быть узнанным. Так как ситуация становилась с каждой минутой все более неловкой, посетители вскоре удалились. Прошло более года, прежде чем я вновь услышал о Гемане, прочитав его восхитительный очерк, озаглавленный «Мои три минуты с Уильямом Л. Лоуренсом», в котором он вспоминал тот эпизод в доме Коу в Ок-Ридже.
«После того как на Хиросиму сбросили бомбу и ограничения в Ок-Ридже были немного ослаблены,— писал Геман,— можно было, наконец, произнести слова «атом» и «уран», не боясь, что тебя подслушивает враг или агент из органов безопасности. Тогда я смог проверить у Коу правильность своих впечатлений о неудачном визите.
Они мне сказали, что в тот день Лоуренс вернулся после своей поездки в пустыню в штате Нью-Мексико, где произошел первый экспериментальный взрыв. Как и все свидетели этого эпохального события, он был глубоко потрясен виденным и в течение нескольких дней не мог думать ни о чем другом *.
Когда супруги Коу рассказали мне об этом, я стал вспоминать, как выглядел Лоуренс в тот воскресный день, и думаю, что сейчас понимаю смысл его взгляда, когда он сидел, глядя на закат. Это не был взгляд Уильяма Л. Лоуренса, научного обозревателя. Это был взгляд человека, который удостоился чести взглянуть через дырку в стене, скрывающей тайну Вселенной, и был поражен увиденным, потрясен созерцанием собственного ничтожества и думал о том, к чему все это приведет. Я никогда не забуду этого взгляда...»