— Вот если бы мне не чувствовать себя так, — сказала Берта с дивана.
— Верно, — сказал Эн-2. — Верно. — Он по-прежнему стоял между створками. — Хорошо бы выпить чего-нибудь.
— Почему тебе хочется выпить? — сказала Берта. — Прошу тебя, не надо на меня сердиться.
— Я не сержусь.
— Сердишься. Или будешь сердиться.
— Не буду,
— Ты меня перестанешь любить, — сказала Берта. — А если бы я стала твоей, ты бы разлюбил меня еще скорее.
Стоя у шкафа, он оглянулся на нее. В руках у него была бутылка.
— Я бы еще скорее разлюбил тебя?
Не глядя на нее, он рассматривал бутылку на свет.
— Ты бы не вытерпел, что я принадлежу и ему тоже.
Он все еще разглядывал бутылку.
— Давай не будем об этом, ладно? — сказал он. — Ведь мы друзья и можем оставаться только друзьями.
Он налил из бутылки в оба стакана и поднес ей один.
— Хочешь?
— Нет, нет.
— Ты не хочешь, чтобы мы были друзьями?
— Мы не можем быть друзьями, когда есть этот призрак.
— Я могу. Мы с этим призраком дружим уже десять лет.
Берта встала.
— Я прошу тебя только дать мне еще немного времени. Не сердись на меня. Я не хочу быть женщиной, которая спит с двумя мужчинами. Я хочу быть твоей подругой.
— Зачем это нужно? — сказал он.
— Нужно. Мне нужно. Не сердись на меня.
— Мы можем с этим покончить.
— Не можем, — сказала Берта.
— Для того чтобы с этим покончить, мне вовсе не обязательно взять тебя. Разве нельзя со всем покончить без этого? Если мы останемся друзьями, все равно с этим будет покончено.
— Почему ты так злишься на меня? — воскликнула Берта. — Совсем как тогда, когда ты попал в тюрьму.
— Нет, — сказал он. — Вот увидишь, что я на тебя не сержусь. Увидишь, — добавил он, — что я тебя отыщу.
— Но я теперь не живу в Милане, — сказала Берта.
— Не живешь в Милане? — переспросил он, и лицо его сразу стало испуганным.
— Я приезжаю каждые два или три дня. Останавливаюсь у родственников мужа.
— Я найду тебя у них.
Он распахнул дверь и поднял на плечи велосипед.
— У меня свидание без четверти двенадцать, — сказал он. — А сейчас одиннадцать.
Берта пошла за ним.
— Ты придешь ко мне? — спросила она, когда оба спустились на улицу.
— Приду.
— Я боюсь твоей теперешней работы.
— Тебе нечего бояться.
— Что это за работа?
— Я тебе в другой раз объясню. — На лице у него по-прежнему был испуг. — Почему ты не живешь в Милане?
— Дом разрушен, — ответила она.
— Да, правда.
Он сел на велосипед, довез ее на раме до остановки первого номера и подождал, пока она сядет в вагон.
— Пока — сказал он.
— Пока, — ответила Берта.
XIII
Некоторое время он ехал рядом с трамваем и видел ее в окно, между окном и толпою, видел, как она приложила к стеклу ладонь, приветствуя его, как расширились ее светлые глаза и стал блестящим взгляд, вновь увидел блестящее зимнее небо, помахал ей рукой, сделал разворот и поехал в другую сторону.
До одиннадцати сорока пяти он ездил взад и вперед по широким бульварам бастионов, от Новых до Венецианских ворот; без четверти двенадцать он остановился у киоска.
Синьора, которая покупала газету, подошла к нему.
— Какой мрачный вид! — сказала она.
— Правда? — отозвался Эн-2.
Она открыла сумочку, и он вытащил из нее револьвер, который тотчас же исчез в кармане его пальто.
— Молодцом, — сказал он ей.
— Молодцом, — сказала она ему.
XIV
Трое в серой рабочей одежде, с сумками, как у жестянщиков, через плечо ожидали его немного дальше, за большим домом. Их велосипеды стояли у тротуара.
— Эй! — окликнул он их.
Все трое были молоды и веселы, глаза у всех троих были смеющиеся.
— Так что же?
— Я вам все показал вчера. Они отправятся отсюда ровно в полдень.
— Остается всего три минуты.
— Вы проезжаете вперед на велосипедах, даете им время сесть в машину.
— А когда они сядут, даем им жару?
— Как только машина тронется.
— А не как только они сядут?
— Как только машина тронется.
— А ты?
— Я уже говорил вам. Я буду сзади.
Трое переглянулись.
— В этом нет необходимости.
— Пошли, — сказал Эн-2. — Уже двенадцать.
Тройка села на велосипеды.
— Ну, молодцом!
— Молодцом!
Они отъехали, а человек по имени Эн-2, ведя за руль велосипед, прошел вдоль фасада большого дома, между черным автомобилем и невысокой лестницей, наверху которой стоял на часах немец — белобрысый парень в эсэсовской форме. Вдруг часовой резко дернулся, из дверей на солнце вышли четверо в длинных черных шинелях.