И, облака вдыхая полной грудью,
Глоток целебный цедят за глотком,
Чтоб одному — вернуться к правосудью,
Другому — в обезглавленный обком.
Борис Корнилов, друг ты мой опальный,
Читай стихи и не забудь одно,
Что на странице книжной и журнальной
Их ждут твои поклонники давно.
Бойцам запаса посланы повестки,
Пехота немцев лезет напролом.
Поторопитесь, маршал Тухачевский,
Предстать войскам в обличье боевом.
Пусть гений ваш опять блеснет в приказе
И удивит ошеломленный мир.
Федько пусть шлет к вам офицеров связи
И о делах радирует Якир.
Но их, приговоренных к высшей мере,
Не воскресить и богу,
а пока
В боях невозместимые потери
Несут осиротелые войска.
И повеленьем грозного владыки —
Как под метелку до одной души,
Чеченцы выселяются, калмыки,
Балкарцы, карачаи, ингуши.
Бросают на тюремные полати
Мужей ученых,
к торжеству ослов.
Вавилов умирает в каземате.
И Туполев сидит. И Королев.
Еще года расплаты будут долги
И обернутся множеством невежд,
И горьким отступлением до Волги,
И отдаленьем брезжущих надежд.
Везут, везут.
Хоть произвол неистов,
А страх людские затыкает рты,
Советский строй мой, невиновен ты,
И в нас не уничтожить коммунистов,
Признания высокого черты.
За проволокой лагерная зона,
Прожекторов насторожился свет.
Пускай товарищ Постышев законно
Здесь соберет Центральный Комитет.
И наши руки,
обернувшись бором,
Взлетят до неба огражденных мест.
Все по уставу. Полномочный кворум,
И впереди еще двадцатый съезд!
* * *
О, вера в тюрьмы заключенных
И сосланных на край страны!
Еще немало заключенных
Ему — Иосифу — верны.
Не избежавшие посадок
В душе надеются:
«Вот-вот
Узнает Сталин и порядок
В НКВД он наведет».
И долгожданная свобода —
Мы говорим об этом тут —
Нас встретит радостно у входа.
«И братья меч вам отдадут».
Живет нелепо, как химера,
Как неразумное дитя,
Почти языческая вера
В непогрешимого вождя.
И коммунист у стенки станет
И закричит не для газет:
— Да здравствует товарищ Сталин!
И грянет залп ему в ответ.
Потом ни холмика, ни вехи,
И место выровнят само…
Перед расстрелом пишет Эйхе
На имя Сталина письмо.
Когда умелец дел заплечных
В больной впивался позвонок,
Он, человек,
нечеловечных
Мучений вынести не смог.
И, головы густую проседь
Склонив над пузырьком чернил,
У Сталина прощенья просит,
Что сам себя оговорил.
Был следователь только пешкой,
Но Эйхе это не учел.
И Сталин с дьявольской усмешкой
Письмо посмертное прочел.
Звезда сорвалась с небосвода
И канула в ночную тьму.
Пишу и я вождю народа,
Железно преданный ему.
И с журавлиною станицей
Посланье шлю, как сын родной…
Проходят дни.
Чугуннолицый
Встает полковник предо мной.
* * *
Я, увидав полковника, не обмер, —
Всяк лагерник, что стреляный солдат.
— Фамилия?! — Свой называю номер:
— Четыре тыщи двести пятьдесят.
Нацелен взгляд тяжелый, как свинчатка,
Но чем-то он встревожен, не пойму…
— В Москву писал? —
спросил знаток порядка,
Таинственно добавив:
— Самому?!
Быть может, это — явь, а может, снится
Мне вещий сон на бурке из Анди?
— Свободен ты, —
сказал чугуннолицый
И распахнул ворота:
— Выходи!
И я, покинув гибельное место,
Иду и плачу — стреляный солдат,
И мне, как прежде, мне, как до ареста,
«Товарищ, здравствуй!» —
люди говорят.