— Нет, я, пожалуй, вернусь.
— Как хочешь, — с огорчением сказал Колька. — Или потом приходи, — и побежал за своим Буржуем.
Герман закурил. В голове была невообразимая путаница.
Каждый вечер он с нетерпением ждал, когда на улицу выйдет Катя, а она, оказывается, шьет для его деда и бабки одежду! Так кто же виноват в том, что она работает до полуночи, а то и дольше, и утром, не выспавшись, идет на сенокос? Сама, что ли? Или бабка? Какая чепуха! В том, что у стариков нет одежды, есть и его вина. Когда собирались в деревню и отец решил взять в подарок для деда шляпу, шарф и перчатки, а для бабки — мохеровый платок, он согласился, даже не то что согласился, а вообще не придал этому значения. А на что старику шляпа? На что перчатки?..
С запоздалым раскаянием думал Герман о том, что нужно было привезти деду хороших рубах, и костюм надо было ему купить, а бабке — платьев, разных, красивых, пусть бы теперь носила. А то одарили платком. Глупо!.. И самое досадное, что уже невозможно ничего исправить.
Но на этом мысли Германа не остановились. Он вдруг понял, что все, о чем думал и что хотел сказать Кате, разом рухнуло, потеряло опору. Хуже того, теперь он уже не сможет вот так, запросто, на глазах у всех подойти к Кате и попросить ее задержаться «на минутку» — стыдно! Ведь и Иван, и Нюра, и Петр всё знают. Они посылали Люську за материей, от них бабка носит продукты, они видят, что Катя шьет старикам одежду.
На какое-то мгновение Герману показалось, что круг замкнулся. Все пути встретиться с Катей отрезаны, и он сам невольно способствовал этому. Значит, опять ждать? Но сколько можно ждать! Сколько можно мучить себя этим ожиданием! Он вспомнил: через три дня праздник. И сенокос Маркеловы кончают. Что ж, раз все так обернулось, эти три дня он переживет. И вообще надо у самой Кати все узнать, расспросить...
И вдруг Германа осенило. Не надо ждать, не надо встречать Катю у Саргинской дороги — все можно сделать проще, легче, лучше: надо передать Кате записку. Конечно! Написать и отдать Кольке. Парнишка толковый, похоже, не из болтливых, он сделает!..
Спустя час с небольшим Герман уже сидел с Колькой у костра на берегу ручья. Стадо паслось возле устья; там же, стоя по колени в воде, удила рыбу Люська.
— А я так и знал, что ты придешь, — улыбаясь, говорил Колька и укладывал на горячие угли небольших окуньков.
— Почему — знал?
— Дак ведь тебе все равно делать нечего!
— А-а... Понятно. — Записка лежала в нагрудном кармане пиджака, но Герман медлил, присматриваясь к Кольке: можно ли ему довериться, не подведет ли? — Рыбу-то эту Люська поймала? — спросил он.
— Не, сам ловил. Вот тут‚— Колька кивнул на ручей. — Люська только счас начала удить.
— Что она у вас такая дикая? Прошлый раз я хотел с ней поговорить, а она молчит.
— Зато дома больше всех болтает.
— Вот как!.. А Катя? Она тоже любит поговорить?
— Дак она ведь большая.
— Значит, молчит?
— Не молчит, а так... Про работу да про всякое... — Колька сморщил нос и махнул рукой.
— Так и должно быть. Ей же много приходится работать.
— Зато она сама чего хочет, то и делает.
— Ну уж это ты загибаешь!
— А чего, правда! — Колька поднял на Германа наивные круглые глаза. — Мы с Люськой сколь просили у папки ночью телят пасти, дак он нам не дал, а Катька только сказала — и всё. Целую неделю пасла. Она и в Саргу ездит, когда захочет, и на косилке папка дает ей работать.
— Интересно!.. Разве ночью пасти — это хорошо?
— Еще бы!.. — Колька мечтательно вздохнул.
— Значит, ей неплохо живется?
— Она большая!..
Ему показалось, что Колька говорит о старшей сестре с оттенком то ли обиды, то ли зависти, и Герман спросил:
— Хоть и большая, но, я думаю, тебя не обижает?
— Катька-то? Дак ведь она — сестра!
— Разве сестра не может обижать?
— Как это?.. — Колька смущенно заулыбался. — Ведь я ей — брат!..
Чем дальше шел разговор, тем труднее Герман и Колька понимали друг друга. Уже были съедены окуньки, кроме трех, которых Колька отложил для Люськи, и в костер не раз приходилось подбрасывать хворост, а записка все еще лежала в кармане, и Герман решительно не знал, как приступить к тому главному, ради чего, собственно, он и пришел сюда. Сбитый с толку наивностью парнишки и его странными рассуждениями, он, наконец, задал прямой вопрос:
— Ты можешь хранить тайну?
Колька неопределенно пожал плечами.
— Ну хорошо. Вот ты сказал мне, что Катя шьет моим дедушке и бабушке одежду и просил меня никому не говорить об этом. И я не скажу. Потому что это — тайна, твоя и моя.