— Летаю в Алма-Ату, город красивый, много фруктов, была на высокогорном катке Медео, каталась — там коньки дают напрокат, вещи в магазинах бывают, но стоять нам некогда, прилетишь, час-полтора на заправку, подготовку самолета — и снова в воздухе, если погода нормальная, туристы заграничные бывают, часто даже, запрещено нам брать у них подарки, так, значок, брелок дешевенький еще можно, о другом — заикнуться нельзя, так что не могу помочь Гарущенскому совершить путешествие на другую сторону разума, у него, извини, и по эту сторону излишка нет, исправлять примешься — с головы начинай.
Катя Кислова не обиделась, считая, что о Мишеле судить может лишь она одна, постигшая истинную сущность друга, ответила прежним тоном:
— Не можешь — не надо, я ведь на всякий случай.
Жанна придвинулась к Кате, взяла ее узкую руку в две своих жестковатых ладошки, впервые с нежной жалостью глянула ей в глаза:
— Слушай, Кать. Давай я тебя вытащу, устрою. Будем летать. Ну какие мы жены… Может, потом… Опомнись, брось. Давай поживем, поумнеем.
Катя помотала маленькой головкой, вздохнула, как вздыхают усталые семейные женщины, и Жанна заметила, на щеки ее выскользнули, пробежали и впитались в припудренную нежную кожу две слезинки.
— Ты что, Кать?!
— Я люблю его.
— Тогда молчу. Тогда как хочешь. — Жанна поднялась неслышно, отошла от подруги, стала тихо ходить вдоль стены, на которой висел большой плакат британской авиакомпании со стюардессой у самолета; ходила и молчала, лишь изредка поглядывая в сторону Кати, точно не веря еще со словам, точно внезапно узнала, что подруга больна страшной, неизлечимой болезнью и от нее можно заразиться; она не могла придумать, что еще сказать вдруг всплакнувшей, никогда не печалившейся Катьке Кисловой, той, которая в десятом классе попросила спортивного дурачка Витьку Шохина лишить ее невинности и утром заявила Жанне: «Наконец-то я человек, а не девушка». Значит, правда, значит, можно вот так страшно влюбиться; и Жанна, уже не зная зачем, повторила:
— Тогда молчу.
— Спасибо, Жанка. Рада была тебя видеть, ты меня вдохновила. Приглашу на свадьбу.
В прихожей, неспешно одеваясь. Катя была уже вновь весела, рассказала смешной анекдот про двух сестер-близнецов, дурачивших своих мужей, сообщила последние городские новости («Между прочим, твой бывший дружок развелся со своей, алименты платит, вспоминает тебя; может, вернешься?»), а Жанна Синицина кивала, улыбалась в растерянности, отчего-то смущаясь, робела чуточку, словно ее обидели, не извинившись, или обманули в чем-то, и, поцеловав Катю, молча, неслышно прикрыла дверь.
Шаги по длинному пластиковому полу коридора простучали четко, твердо; когда они стихли на лестнице, Жанна сказала себе: «Вот это да! Будет интересное кино…»
Да, «интересное кино» еще будет. С этим вполне согласен Максимилиан Минусов, зная многие любовные истории, книжные и житейские. Но не любил он предсказывать, гадать. Не ошибаются только цыганки, хитроумно тараторящие свои бойкие предсказания-наговоры, вроде такого: «Дай твою ручку, милок (милочка), линию жизни расскажу, всю сердечную правду скажу, позолоти ручку, желаю тебе красивую дочку и внучку, счастливый будешь, любовь большая впереди, маленькие огорчения, сердечные увлечения, большие дороги, дама бубновая или трефовая, любовь горячая, ты бедный, будешь богатый, любовь потеряешь, любовь найдешь, заболеешь, поправишься, начальник тебя обижает, другой, большой, обожает, все потеряешь, все найдешь, дети вырастут, пенсию хорошую получишь, жизнь тихую проживешь, скупой будешь — скоро умрешь, позолоти ручку, милок (милочка), правда дорого стоит, неправда волком воет, тебя беспокоит…» И что бы ни случилось с тем, кому гадала цыганка, он может подумать: а ведь что-то такое предсказывала цыганка. Ему, в горе или радости, не захочется вдуматься, понять: всего и на всякий случай жизни она ему наговорила.
— Поживем — увидим, — сказал Максимилиан Минусов, развязывая папку, где хранились у него газетные статьи и заметки на тему «Человек, дорога, автомобиль». — Вот статья из «Литературной газеты», подчеркнем некоторые абзацы, перечитаем: «Немецкий психолог К. Леман, например, считает, что у водителя могут возникать достаточно глубокие изменения в психике. Человек за рулем становится менее рассудительным, но более агрессивным, он медленнее накапливает опыт и навыки, склонен повторять ошибки. А каждая ошибка таит непоправимые последствия… Стал ли он, водитель, хуже или лучше своих предшественников? Или ничуть не изменился за эти тридцать — сорок лет? Увы! Мы не знаем ответа. Блестящая перспектива технического усовершенствования автомобиля затмила его скромную персону и лишила законного внимания».