Когда его "компаньоны" уезжали по делам, как и в прошлом, Людовик заботился об их благополучии и обращался к ним за советом в письмах. В августе 1473 года он написал Таннеги дю Шателю, который выполнял военную миссии, во время которой заболел:
Я получил Ваше письмо. Вы говорите о своих укреплениях, но ничего не говорите о себе. Уверяю Вас, что я имею величайшее желание поговорить с Вами… Сына моего [зятя, адмирала] я пока оставляю при себе, но если Вы посчитаете, что ему полезно будет поехать туда на время, напишите ему, и он приедет. Выздоравливайте как можно скорее и дайте мне знать, как Вы себя чувствуете, и если вам нужно что-нибудь, что я могу предоставить, уверяю Вас, что я буду счастлив это сделать. Посылаю Вам несколько тем для размышление, рассмотрите их, мне очень хотелось бы знать Ваше доброе мнение по этим вопросам…
Стиль его религиозной жизни не изменился. Он даже с энтузиазмом говорил о том, чтобы отправиться в Рим на корабле во время следующего Юбилейного года — "со всеми индульгенциями, которые он получит при этом, он верил, что больше никогда не испытает такого приключения!". Кроме того, он поклялся в конце марта 1473 года отправиться в паломничество в приют Святого Христа в Байонне, в десяти днях пути от Тура, что не преминуло вызвать недоумение среди его советников, так как, коннетабль, который в то время вел переговоры о продлении перемирия с бургундцами, вскоре дал понять, что герцог Бургундский тайно собирает армию. Его офицеры немедленно попытались убедить короля, что при таких опасно неопределенных обстоятельствах, он может отложить свое паломничество без ущерба для спасения своей души. Но Людовик был упрям, и конце концов все же отправился в путь, заметив советникам, что не может рассчитывать на дополнительные заслуги перед Богом, если не выполнит прежних обязательств.
Примерно в середине марта, в сопровождении только своей охраны и нескольких приближенных, король покинул свою новую загородную резиденцию Плесси-ле-Тур и в шесть утра отправился в Байонну. Чтобы убедиться, что за ним не последуют послы или советники, он приказал держать ворота Тура закрытыми до десяти часов и перекрыть мост, где поставил капитана своего двора следить, чтобы никто не прошел. Через десять дней или, кажется, меньше, он достиг Байонны и исполнил свой обет.
Однако на этот раз ему пришлось дорого заплатить за усилия, затраченные на путешествие. В начале апреля, на обратном пути, у него случился сильный приступ геморроя. Пытаясь утихомирить боль, он беспечно сообщил Боллате, что это обычное для него явление в это время года, хотя сейчас он страдает больше сильнее:
По крайней мере, человека, страдающего этим недугом, нельзя обвинить ни в сексуальной распущенности, ни в проказе, и, кроме того, тот, кто стал его жертвой, обычно живет долго.
Однако в четверг, 15 апреля, Людовик чувствовал себя так плохо, что не смог пойти утром в часовню, и поэтому время службы пришлось перенести на послеполуденное время. "На самом деле, — отмечает Боллате, — он очень расстроен и совершенно подавлен".
Обычно король быстро выздоравливал и переносил свои болезни весьма бодро. В том же году он написал графу де Даммартену, что, если того потребуют переговоры с Бургундией, он готов отправиться из Тура в Крей, затем из Крея в Гиз, что составляет около 200 миль, и вернуться из Гиза в Компьень ночью: "И разве кто-нибудь поверит, что у меня геморрой?" — добавил он. Однако, как и шестью годами ранее, на этот раз приступ перерос в серьезную болезнь. К началу мая он страдал от головных болей, лихорадки и слабости, что и весной 1467 года. Согласно мрачному диагнозу Боллате, у короля была эпилепсия и апоплексия. На самом деле, у Людовика мог быть легкий инсульт, так как однажды он потерял сознание и упал с лестницы.