Я прошу вас прислать мне лимоны, сладкие апельсины и пастернак […] для святого человека.
Хотя Франческо никогда не пытался ходатайствовать перед небесами за земное существование Людовика, его присутствие очень утешало короля, который часто внимательно прислушивался к словам святого человека.
Занятый созерцанием своих реликвий или цветущей сельской округой, панораму которой лето разворачивало перед его глазами, слушанием сладкой песни свирелей или тявканьем своих собак и щебетанием птиц, король теперь имел время подумать: вспомнить удовольствия, тревоги и комедии, из которых состояла его жизнь, огромные предприятия, в которых он участвовал, тяжелую борьбу с Карлом Бургундским, с которым он когда-то охотился в лесу под Женапом, Франческо Сфорца, графа Уорика, подумать о дворянах Дофине, сражавшихся рядом с ним в крови и пыли под Монлери, о своем отце, который, как и он сегодня, однажды оказался в одиночестве, пока его сын ожидал его смерти и наконец подумать о Дофине, ставшем принцем живодеров, о шестилетнем мальчике, однажды увидевшем лицо Жанны д'Арк. Но пока Людовик был жив, он никому не рассказывал о тех мыслях, которые посещали его в тот момент, когда его странная и удивительная жизнь подходила к концу. Только один поступок, казалось, вызывал у него сожаление: казнь герцога Немурского, казнь "бедного Жака".
Одну подсказку он оставил своим современникам и потомкам, хотя сам и не предполагал этого. Его гробница. Он не мог лежать в помпезном погребении вместе со своими предшественниками в королевской усыпальнице Сен-Дени похороненным в пышные королевские одеяния. Он был чужд этому и будучи, как он с удовольствием вспоминал, внуком блудницы, считал, что королевские одежды не для него. Он создал для себя отдельное погребение, в своей собственной прекрасной церкви, Нотр-Дам-де-Клери. Там его ждало надгробное изваяние, в натуральную величину, на гробнице из позолоченной меди украшенной алой и лазурной эмалью. Первый эскиз был сделан Колином Амьенским, затем исправлен по указанию короля Жаном Бурре, а отливка и позолота были выполнены двумя немецкими мастерами — "Конрадом Кельнским, мастером по металлу" и "Лореном Райном из Тура, литейщиком пушек для короля", что обошлось в 1.000 золотых крон. Людовик был изображен преклонившим колено перед своей покровительницей, Богоматерью Клерийской в одежде, простого егеря, и выглядел, как в молодости, с длинными черными волосами, спадающими почти до плеч. На нем была простая куртка, сапоги до колен со шпорами, шляпа, прижатая обеими руками к груди, длинный меч на перевязи с левого бока, охотничий рог за спиной, а на шее — цепь Ордена Святого Михаила. Рядом с ним присела маленькая борзая в шипованном кожаном ошейнике. Егерь. Именно так он решил запечатлеть себя, вечно поклоняясь Клерийской Богоматери. Возможно, ничто в жизни Людовика не является более загадочным, чем это надгробное изваяние и все же оно, как и многое в его сложном характере, могло возникнуть из той абсолютной простоты, которая озадачивала людей больше, чем все его таланты. Когда он искал под взором небес себя, то, по-видимому, нашел охотника.
В понедельник, 25 августа, Людовик перенес еще одно кровоизлияние в мозг. До четырех часов следующего дня он оставался лежать "почти как мертвый" но все же пришел в себя. Однако, осознав, что он при смерти, он решил официально заявить, что его конец близок. К своему сыну Карлу, которого он теперь настойчиво называл "королем", он отправил Пьера де Божё, канцлера, большую часть своей королевской гвардии и, что самое пикантное и, возможно, самое важное, всех своих псарей и сокольников.
Однако неизлечимый оптимизм еще не покинул его, и он продолжал надеяться, особенно доверяя молитвам Франческо ди Паола, которого он часто призывал к себе. Но внезапно его богослов Жан д'Арли, цирюльник Оливье Ле Дэн и Жак Котийе положили конец его иллюзиям, сказав ему прямо:
Сир, не надейся больше на святого человека и на прочее, ибо с Вами все кончено, а лучше подумайте в своей совести, ибо нет средств, что-либо исправить.
И каждый из них добавил еще несколько слов, чтобы он понял, что все кончено.