Страсти улеглись, к Людовику вернулись душевное равновесие и физические силы, даже бессонница больше не мучила его. Он наконец-то познал простые радости семейной жизни, проводя гораздо больше времени с женой и подрастающими сыновьями.
Тринадцатого января в Сен-Жермен неожиданно приехал Гастон, чтобы просить брата отменить декларацию от 1 декабря. Всем было крайне любопытно узнать, чем закончится эта встреча; Месье с трудом продирался сквозь толпу придворных, чтобы попасть в кабинет короля. Он опустился на одно колено перед братом, который тотчас поднял его, хотя прежде было условлено, что Гастон встанет лишь после троекратной просьбы короля. «Брат, — сказал ему Людовик, — я уже в шестой раз вас прощаю и прошу больше не повторять прошлых ошибок и держать ваши обещания, советуясь только со мной. Я решил верить только делам, а не словам. Я принимаю вас — не как ваш король, но как ваш отец, ваш брат и добрый друг». После этого он взял Гастона за руку и отвел в покои королевы, где все трое еще беседовали какое-то время. В тот же день вечером, когда Людовик уже лег в постель, Гастон снова встал перед ним на одно колено и сказал, что, получив удовлетворение своей просьбы при всех, теперь хочет просить прощения наедине. Старший брат поднялся и обнял его. Весь двор бурно приветствовал их примирение.
Однако, видно, герцогу Орлеанскому было на роду написано находиться в центре всяческих придворных интриг: теперь на него делали ставку Мазарини и Шавиньи, опасавшиеся чрезмерного возвышения Сюбле де Нуайе. По словам Тальмана де Рео, король не открывал заседания Совета, пока не придет Нуайе: «Нет-нет, подождем старичка» (ему было 54 года). Помимо своих государственных заслуг, Нуайе снискал благорасположение короля тем, что научил его делать оконные рамы. Он, со своей стороны, опирался на канцлера Сегье и отца Сирмона.
После прощения Месье началось возвращение изгнанников, а также освобождение узников Бастилии. 19 января оттуда вышли Бассомпьер и Витри. Первый за время заключения написал мемуары (они будут изданы в Кёльне в 1665 году). Рассказывают, что Людовик спросил Бассомпьера, сколько ему лет, и тот ответил, что пятьдесят. «Странно, я думал, вам больше. — Те десять лет, что я не мог служить вашему величеству, я не считаю», — ответил маршал. На самом деле ему было почти 64 года, он провел в заточении 12 лет, но, имея деньги, в Бастилии можно было устроиться вполне комфортно, так что Бассомпьер даже раздался в талии. Ему вернули все прежние должности, но при дворе он чувствовал себя чужим и никак не мог приспособиться к новым условиям. Впрочем, он не растерял куртуазности и был по достоинству оценен окружением Анны Австрийской. «То, что осталось от маршала, стоит много больше, чем ложный блеск новых придворных», — писала ее камеристка госпожа де Мотвиль. Бассомпьер умрет в 1646 году от апоплексического удара.
Вместе с тем бережливый Людовик пересмотрел список выплачиваемых пенсий и одни отменил, а другие урезал. Среди последних были пенсии в более чем 100 тысяч ливров в год, выплачиваемые главному сюринтенданту навигации и торговли и генерал-фельдцейхмейстеру (эти должности занимали племянники покойного кардинала). Кстати, 20 января Людовик не присутствовал на панихиде по кардиналу в соборе Парижской Богоматери, оставшись в Сен-Жермене.
Он еще несколько раз ездил охотиться в Версаль, причем 10 февраля пригласил туда на ужин Мазарини — неслыханная честь. В последующие дни его гостями стали Гастон, епископ Меца, маршал Шомберг и еще шесть вельмож. Но 21 февраля король вернулся в Сен-Жермен и слег: у него началась та же болезнь, что и в Перпиньяне, — дизентерия с очень высокой температурой.
Десятого марта королю стало лучше, и он даже намеревался, когда окончательно поправится, выехать к армии в Пикардию (зимой он уделял много времени своей армии, распределяя войска и назначая командиров). Однако улучшение продлилось недолго, и неделю спустя Людовик большую часть времени проводил в постели, крайне подавленный и удрученный. От лечения, которое ему назначали, его выворачивало наизнанку: тогдашняя медицина знала только кровопускание, рвотное и слабительное. Но к концу месяца болезнь вновь слегка отступила; король, едва державшийся на ногах, велел перенести себя из старого замка в новый, где легче дышится, намереваясь уехать в Версаль при первой возможности. Он пил минеральные воды и чувствовал от них облегчение. Когда врачи стали резко возражать против отъезда, уверяя, что король его не переживет, тот поругался со своим лейб-медиком Буваром, заявив, что он невежда и сам загоняет его в гроб своими снадобьями. В данном случае он был прав…