Десятого февраля 1628 года король отбыл в Париж. Кардинал проводил его до Сюржера. Людовик был взволнован и не сдерживал слез, давая ему последние наставления. Губернатору Марана господину де Гюрону он сказал: «У меня так тяжело на душе, что и не высказать словами, как больно мне покидать господина кардинала, я боюсь, как бы с ним не случилось беды; передайте ему от меня, что если он хочет уверить меня в своей любви, пусть бережет себя и не отправляется постоянно в опасные места, как он это делает повседневно; пусть подумает о том, что станется с моими делами, если я его потеряю. Я знаю, сколько людей тщились помешать ему взвалить на себя столь великое бремя, но я настолько ценю его услуги, что никогда о них не позабуду».
В тот же вечер Людовик написал Ришельё письмо, заканчивавшееся словами: «Вы можете всегда быть уверены в моем благорасположении, и знайте, что я сдержу все свои обещания Вам до самой смерти! Как подумаю, что Вас больше нет рядом со мной, мне кажется, что я пропал».
Кардинал поспешил ответить на это послание: «Свидетельства Вашей доброты и любви ко мне, которые Вы соизволили вчера мне предоставить… пронзают мне сердце болью оттого, что я разлучен с лучшим повелителем на свете».
По поводу «машины» Таргоне он не питал никаких иллюзий: 15 февраля ее в очередной раз разбило в щепы, тогда как дамба Метезо и Тирио потихоньку строилась, сокращая доступ в открытое море, и несколько легких судов с провизией уже не смогли проскользнуть к осажденным и были перехвачены королевскими войсками.
Двадцать восьмого февраля Людовик прибыл в Париж, где его уже с нетерпением дожидались иностранные послы. Венецианец Дзордзи, расписывая опасности, исходящие от Австрии, призывал французского короля как можно скорее заключить мир с Англией, но тот отвечал: «Я не уважаю и не боюсь англичан; раз они первыми напали на меня без причины, пусть первыми (если захотят) и просят о примирении».
Ришельё держал его в курсе всех событий, в том числе проинформировал, что 11 марта Луи де Марильяк с отрядом попытался проникнуть в осажденный город через сточные канавы, однако попытка не удалась.
Ла-Рошель не собиралась сдаваться. В марте состав городской управы обновился, и ее возглавил моряк Жан Гитон — неукротимый и безгранично преданный делу Реформации. (5 сентября 1621 года Гитон был назначен адмиралом ла-рошельского флота; 6 ноября он напал на Бруаж, где стояли на рейде 25 королевских кораблей, и затопил их, блокировав вход в порт. Однако в октябре 1622-го ла-рошельский флот потерпел поражение в морском сражении при Сен-Мартен-де-Ре.) В ратуше Ла-Рошели сохранился стол с мраморной столешницей, в которой он сделал выбоину своим кинжалом, якобы сказав при этом, что пронзит им любого, кто заговорит о сдаче, и велев убить им его самого, если он хотя бы заикнется о капитуляции. Агенты отца Жозефа устроили несколько покушений на Гитона, но тот уцелел.
В начале апреля 1628 года Ришельё велел соорудить баррикаду из кораблей, соединенных толстыми канатами, чтобы наглухо закрыть вход в порт и помешать снабжению осажденных.
Третьего апреля Людовик, как и собирался, выехал из Парижа в Ла-Рошель; 17-го числа он был в Сюржере, а в Этре войска встречали его пушечным салютом из фортов и кораблей. Король, осмотрев работы и проведя целую ночь на дамбе, не скрывал удовлетворения. В письмах к матери он не скупился на похвалы кардиналу. На насыпи разместились 11 фортов и 18 редутов, а на пушках Ришельё приказал выгравировать надпись «Ultima ratio regis» — «Последний довод королей».
Ла-Рошель еще не была обречена: вмешательство английского флота могло бы ее спасти. 15 мая на горизонте показались паруса эскадры из пятидесяти трех кораблей под командованием лорда Денбига. Развернувшись бортами к дамбе, они попытались разрушить ее из пушек, но французские батареи вели ответный огонь. Людовик лично руководил пушкарями, обучая их точной стрельбе, а Ришельё тайком подослал к Денбигу своих агентов, предложив золото в обмен на невмешательство. Англичане не решились вступить в бой и даже доставить провиант осажденным, которым Денбиг посоветовал начать переговоры с королем, от чего ларошельцы отказались наотрез, решив послать гонца к Карлу I. Проболтавшись на рейде, на заре 20 мая английские корабли подняли паруса и ушли восвояси, «к великому облегчению короля и кардинала», как сообщает Дзордзи.