От Парижа до Лиона примерно 465 километров, оттуда до Тулузы через Монпелье еще 537. Армия продвигалась медленно, а события развивались гораздо быстрее. Маршал Шомберг существенно сэкономил время своему монарху: Людовик еще не добрался до Лиона, когда получил известие, что войска Месье и герцога де Монморанси разбиты 1 сентября под Кастельнодари. Это было даже не сражение, а стычка, напоминавшая рыцарский турнир. У мятежников было три тысячи конников и две тысячи пехоты, по большей части чужеземные наемники, у Шомберга — только 1200 всадников и тысяча пехотинцев, но это была слаженная и дисциплинированная армия. Герцог де Монморанси сражался в первых рядах как настоящий рыцарь, глубоко врезаясь в ряды неприятеля. Он получил более десятка ран, в том числе в лицо, его конь рухнул на землю и придавил собой седока. Королевские офицеры дали ему последний шанс бежать с поля боя: они надеялись, что герцога подберут его солдаты; однако этого не произошло, и пришлось взять герцога в плен. Судьба была несправедлива к Монморанси — он не скончался от ран, что было бы почетной смертью. А вот граф де Море был убит.
На следующий день войскам Шомберга, занявшим Кастельнодари, пришлось снова сразиться с солдатами Гастона, но исход боя был предрешен. Месье отступил в Безье и отправил к брату парламентера, прося помиловать Монморанси.
Пока Людовик XIII проводил в Лангедоке административные преобразования (отменил 29 финансово-податных округов, из-за которых, собственно, и загорелся сыр-бор, и подтвердил привилегии провинциальных Штатов), Монморанси перевезли в Тулузу, где он должен был предстать перед судом парламента. Следственную комиссию вновь возглавил Шатонёф, когда-то верой и правдой служивший отцу обвиняемого… На сей раз смертного приговора было не избежать: в отличие от Марильяка Монморанси выступил против короля с оружием в руках; но он пользовался такой любовью и уважением, что для магистратов исполнение своего долга стало пыткой. Судьи должны были по очереди высказать свое решение вслух, но это оказалось не по силам старейшине парламента — он прислал запечатанное письмо, в котором написал: «Ж. Т., крестник коннетабля де Монморанси, считаю, что герцог Анри де Монморанси должен быть обезглавлен».
Сестра осужденного принцесса де Конде, герцог Ангулемский, Анна Австрийская, герцог Савойский, папа Урбан VIII умоляли Людовика XIII о пощаде, но тот был непреклонен. Переговоры с Гастоном, который хотел было выставить помилование Монморанси главным условием своей лояльности, завершились 29 сентября: Людовик соглашался простить лишь тех сподвижников Месье, которые находились теперь рядом с ним. Таким образом, амнистия не распространялась на Монморанси, а также ле Куанё, Монсиго и Вьевиля, пребывавших в Брюсселе.
В момент этих переговоров Людовик находился в Монпелье, а Гастон — в Безье; расстояние между этими городами не превышает 78 километров, но братья, с легкостью преодолевавшие гораздо большие дистанции, не пожелали провести один день в седле, чтобы увидеться. Переговоры с принцем вел сюринтендант финансов де Бюльон. «Опыт научил меня, что никогда нельзя выступать против короля», — сообщил ему 24-летний Гастон. Он всегда легко бросался словами, вот и сейчас заявил, что вельмож «нужно уничтожить сообща, грош им цена», а главная виновница всему — королева-мать, втянувшая его в эту ссору: «Ее упрямство наделало бед, а она теперь развлекается богомольем». Приняв и подписав доставленный ему договор (то есть практически смирившись с гибелью Монморанси, которого он же и подставил), Гастон решил отправиться в свои орлеанские владения. В Дижоне 23 октября он узнал о начале суда над губернатором Лангедока — и тут же послал к брату гонца, умоляя о пощаде для герцога.
В это время сам Монморанси через капитана гвардейцев Шарлю, эскортировавшего его в парламент, попросил кардинала заступиться за него перед королем, обещая служить ему честью до самой смерти. Рассказывают, что разговор с капитаном растрогал Ришельё до слез, однако результатов не дал. Еще бы: после пленения герцога кардинал лично написал длинную записку королю, призывая его оставаться неумолимым.
Под стенами дворца архиепископа Тулузского, где остановился Людовик, день-деньской толпился народ. Когда король проезжал во дворец, толпа опускалась на колени, крича: «Пощады! Пощады!» Эти крики были слышны целый день. Но всем заступникам Людовик отвечал одно: «Пощады не будет, пусть умрет. Нет греха в том, чтобы предать смерти человека, который это заслужил. Я могу лишь пожалеть о нем, раз он по своей вине попал в беду». В некоторых мемуарах содержится упоминание о том, что в момент пленения на руке герцога был браслет с осыпанным бриллиантами портретом Анны Австрийской. Несомненно, Людовику об этом донесли. И хотя он заявил, что «не был бы королем, если бы позволил себе иметь личные чувства», всё-таки кое-какие личные чувства, видимо, примешивались к его решению…