Второй эскадрон, эскадрон Люсьена, тронулся сразу; Люсьен, не сводя взора с ярко-зеленых жалюзи, пришпорил лошадь, она поскользнулась, упала и сбросила его на землю.
Вскочить на ноги, ударить клячу ножнами, прыгнуть в седло было для него, конечно, делом одной минуты, но все вокруг разразились громким хохотом. Люсьен заметил, что дама с пепельно-белокурыми волосами еще улыбалась в тот момент, когда он уже был в седле. Офицеры продолжали смеяться деланным смехом, нарочно, как смеется представитель партии центра в палате депутатов, когда министрам бросают обоснованный упрек.
— А все-таки он молодчага, — заметил старый, седоусый вахмистр.
— Никогда у этой клячи не было лучшего ездока, — отозвался один из улан.
Люсьен был красен как рак, но притворился совершенно спокойным.
Как только полк разместился в казармах и покончили с нарядами, Люсьен галопом погнал свою клячу на почтовую станцию.
— Сударь, — сказал он станционному смотрителю, — я, как видите, офицер, и у меня нет коня. Эта кляча, которую мне временно дали в полку, может быть, для того, чтобы надо мной поиздеваться, уже сбросила меня на землю, как вы тоже видите. — И он, покраснев, взглянул на следы высохшей грязи, которая белела на левом рукаве мундира, выше локтя. — Словом, сударь, есть У, вас в городе подходящая лошадь, которую можно было бы купить? И сейчас же?
— Черт возьми, вот отличный случай накрыть вас. Я этого, однако, не сделаю, — сказал станционный смотритель г-н Бушар.
Это был толстяк с внушительной внешностью, с насмешливым выражением лица и пронизывающими собеседника глазами; произнося эти слова, он всматривался в изящного молодого человека, чтобы определить, сколько луидоров ему можно будет прикинуть к цене лошади.
— Вы, сударь, кавалерийский офицер и, конечно, знаете толк в лошадях.
Так как Люсьен промолчал, воздерживаясь от всякого бахвальства, станционный смотритель счел себя вправе прибавить:
— Позволю себе спросить вас: были ли вы на войне?
При этом вопросе, который можно было счесть за издевку, открытое лицо Люсьена мгновенно приняло другое выражение.
— Речь идет не о том, был ли я на войне, — ответил он крайне сухо, — а о том, есть ли у вас, у станционного смотрителя, лошадь, которую можно было бы купить.
У г-на Бушара, которого так недвусмысленно осадили, в первую минуту явилось желание прекратить на этом разговор с молодым офицером. Но упустить случай заработать десять луидоров, а главное, добровольно лишить себя возможности поболтать часок, оказалось выше его сил. В молодости он служил в войсках и смотрел на офицеров в возрасте Люсьена, как на детей, с серьезным видом занимающихся пустяками.
— Сударь, — слащавым тоном продолжал Бушар, точно ничего не произошло между ними, — я несколько лет служил бригадиром, а затем вахмистром в Первом кирасирском, и в этом чине был ранен в 1814 году под Монмирайлем при исполнении служебных обязанностей; потому-то я и заговорил о войне. Что касается лошадей, то мои лошади — жалкие клячонки ценою в десять-двенадцать луидоров, недостойные такого молодцеватого и щеголеватого офицера, как вы; они в лучшем случае способны сделать один перегон — настоящие клячи! Но если вы умеете ездить верхом, в чем я не сомневаюсь (тут глаза Бушара скользнули по левому рукаву изящного мундира, забрызганному грязью, и он, против собственного желания, опять впал в насмешливый тон), если вы умеете ездить верхом, то господин Флерон, наш молодой префект, может вполне устроить ваше дело: у него есть английская лошадь, проданная ему проживающим здесь лордом; ее хорошо знают местные любители — великолепный подколенок, восхитительные лопатки, цена три тысячи франков; эта лошадь сбросила господина Флерона на землю только четыре раза по той уважительной причине, что вышеупомянутый префект рискнул сесть на нее только четыре раза; последнее падение произошло на смотру национальной гвардии, составленной частично из старых служак вроде меня, отставного вахмистра…
— Идемте к нему, сударь, — недовольно перебил его Люсьен. — Я сейчас же ее куплю.
Решительный тон Люсьена и твердость, с которой он обрывал его на полуслове, покорили бывшего унтер-офицера.
— Идем, господин корнет, — ответил он со всей возможной почтительностью и сразу же двинулся пешком за клячей, с которой так и не сошел Люсьен.