Во время своей рекогносцировки Люсьен трижды проехал мимо особняка де Сов д'Окенкур, сад которого выступом преграждал дорогу к крепостному валу. Гости как раз вставали из-за стола; все, что было в городе наиболее безукоризненного — по рождению ли или по благомыслию, — устремило взоры на Люсьена. Лучшие судьи, подполковник де Васиньи, три брата Роллеры, г-н де Блансе, г-н д'Антен — оба ротмистры, — гг. де Гоэлло, Мюрсе, де Ланфор — все произнесли свое слово. Бедные молодые люди в этот день скучали меньше, чем обычно; утром прибытие полка послужило для них поводом к разговорам о войне и о лошадях — два предмета наряду с акварельной живописью, в области которых провинция разрешает истому дворянину иметь кой-какой запас сведений; вечером им выпало редкое удовольствие увидеть вблизи и разобрать по косточкам офицера новой армии.
— Конь бедняги префекта, должно быть, здорово удивлен, чувствуя, что им так смело управляют, — заметил г-н д'Антен, друг г-жи д'Окенкур.
— Юнец недавно сел впервые на коня, хотя сидит он неплохо, — откликнулся г-н де Васиньи.
Это был очень красивый сорокалетний мужчина с крупными чертами лица, сохранявшего выражение смертельной скуки даже в минуты, когда он шутил.
— Это, по-видимому, один из тех торговцев мебелью или свечных фабрикантов, которые именуют себя июльскими героями, — промолвил г-н де Гоэлло, высокого роста блондин, чопорный, с лицом, изборожденным морщинами зависти.
— Как вы отстали, мой бедный Гоэлло! — сказала г-жа де Пюи-Лоранс, местная острячка. — Июльские герои уже давно не в моде; это, вероятно, сын какого-нибудь пузатого продажного депутата.
— Одного из тех красноречивых персонажей, которые, выстроившись шеренгой за спиною министров, кричат «тс!» или разражаются хохотом при обсуждении законопроекта об улучшении пищевого довольствия каторжников, в обоих случаях руководствуясь сигналом, подаваемым им спиною министра.
Друг г-жи де Пюи-Лоранс, изящный г-н де Ланфор, этой красивой, медленно произнесенной фразой развивал и иллюстрировал мысль своей остроумной подруги.
— Он, вероятно, на две недели взял напрокат лошадь префекта: папаша получает ведь немалые деньги из дворца, — сказал г-н де Санреаль.
— Полно!
Ты должен знать людей, раз говоришь о них, — перебил его маркиз де Васиньи. — Муравей ссужать не любит…Мрачный Людвиг Роллер трагическим тоном подхватил:
Не велик еще порок!— Сговоритесь же между собой, господа: где мог он взять деньги, чтобы купить лошадь? — сказала г-жа де Сов д'Окенкур. — Не станете же вы из предубеждения против этого свечного фабриканта отрицать, что в данный момент он сидит на лошади?
— Деньги! Деньги! — воскликнул г-н д'Антен. — Нет ничего легче: папенька либо на трибуне, либо в бюджетной комиссии высказался за приобретение ружей Жиске или в пользу другой какой-нибудь военной поставки [7].
— Надо жить самому и давать жить другим, — с глубокомысленным видом высказал политическую мысль г-н де Васиньи, — этого никогда не понимали наши бедные Бурбоны. Надо было досыта накормить всех юных плебеев, болтунов и нахалов, надо было, как принято иначе говорить, иметь талант. Кто усомнится в том, что господа N., N. и N. продались бы Карлу Десятому, как они продаются теперешнему монарху? И даже дешевле, ибо это было бы для них меньшим позором. Они были бы приняты в хорошем обществе, они были бы вхожи в светские дома, что является заветной мечтою всякого буржуа, как только обед у него обеспечен.
— Слава богу, вот мы и погрузились в высокую политику! — воскликнула г-жа де Пюи-Лоранс.
— Июльский ли он герой, столяр или сын какого-нибудь жирного богача, пусть будет он кем угодно, но на коне он сидит премило, — сказала г-жа де Сов д'Окенкур. — Уж он-то во всяком случае, поскольку его отец продался, будет избегать разговоров о политике и окажется лучшим собеседником, чем наш Васиньи, который удручает своих друзей постоянными сетованиями и вечными догадками. Скорбные вздохи следовало бы запретить, по крайней мере после обеда.
— Приятный мужчина, свечной фабрикант, столяр — все, что вам угодно, — сказал пуританин Людвиг Роллер, рослый молодой человек с черными, гладко зачесанными волосами, обрамлявшими бледное, угрюмое лицо. — Вот уже пять минут, как я не свожу глаз с этого молодчика, и готов держать пари на любых условиях, что он недавно поступил на службу.
— Значит, он не июльский герой и не свечной фабрикант, — с живостью возразила г-жа д'Окенкур, — потому что после Славных дней прошло уже три года, и у него было достаточно времени набраться апломба. Это, должно быть, сын какого-нибудь благонамеренного толстяка, мало чем отличающегося от клики господина де Виллеля, и возможно даже, что он научился грамоте и умеет держаться в гостиной ничуть не хуже других.