Аналогичное взаимопонимание возникало у них и в вопросе оценки монашества. Мелкопоместное немецкое дворянство не скрывало своей ненависти к монахам, особенно нищенствующим: во-первых, они постоянно требовали денег, а во-вторых (и это главное!), они представляли иноземную власть, образовывали внутри немецкого государства нечто вроде отдельного государства, проводившего папскую политику. Что касается Лютера, то у него личный опыт жизни в монастыре оставил самые неприятные воспоминания. Мало того, что он вступил в орден, повинуясь чувству страха, мало того, что он продолжал испытывать этот страх уже будучи монахом; вопреки своим надеждам и несмотря на самый аскетический образ жизни, он так и не сумел достичь того, к чему стремился: увериться в том, что спас свою душу. Монастырь казался ему каторгой, и, как всякий каторжник, он не мог не мечтать о побеге. Но ведь он принял обет! И нарушить его он не смел, не рискуя заслужить вечное проклятие. Вот почему монашеское бытие теперь представлялось ему верхом несчастья, а бедные монахи казались жертвой жестокого папы, насильно удерживающего их в этом состоянии и терзающего их души. Что такое монашеский обет, если не бесполезный жест отчаявшегося человека? Ведь никто из нас, грешных, не в состоянии соблюсти ему верность! Итак, богослов, с одной стороны, и рыцарь — с другой, нападали на монашество с разных флангов, но в итоге проявили полную солидарность. Монашеская жизнь безнравственна уже потому, что человека толкает в монастырь одно отчаяние; безнравственны и монашеские обеты, потому что большинство из тех, кто их принимает, исполнить их не в силах. «Отныне следует прекратить строительство монастырей для нищенствующих орденов». А еще лучше уничтожить и те, что уже построены! Во всяком случае, надо запретить монахам выступать с проповедями и лишить их права исповедовать мирян, призывал наш сторонник свободы слова. И вообще, каждый должен решать сам, когда ему вступить в монашеский орден и когда его покинуть, поскольку все монашеские обеты суть не что иное, как духовная тюрьма.
Такой же свободой должны пользоваться приходские и прочие священники, живущие среди мирян. Всякий из них, кому угодно жениться, пусть женится! Никто не вправе требовать от человека, чтобы он хранил целомудрие. Почему Рим с таким упорством продолжает настаивать, чтобы лица духовного звания несли тяжкое бремя безбрачия? Из одной корысти! Неженатый священник все свое имущество завещает папе, а тот, у кого есть жена и дети, оставит наследство им. Впрочем, понимая, что заставить папу изменить свое мнение в этом вопросе невозможно, с призывом принять новый закон он предпочел обратиться к вселенскому собору.
Таким образом, изучая этот знаменитый манифест, появившийся в момент, когда церковными властями решалась его судьба, и написанный к тому же под сильным влиянием немецких рыцарей, следует видеть за заявлениями религиозного деятеля чисто политическую подоплеку. Обличая Рим, Лютер настаивал на нарушениях догматического и морального характера, но немецкое дворянство услышало в его речах прежде всего анафему иноземному владычеству. Впрочем, для пущей убедительности в отдельных местах подтекст выходит наружу, обретая однозначность и твердость прямой речи. Уже в первых строках автор изобличает «кровопийцу Юлия II» и всю его европейскую политику и призывает вырвать «юного принца Карла» из рук «князей тьмы». Папа, негодует он, держит в плену человеческую личность. К чему далеко ходить за примерами, если даже епископы вынуждены подчиняться ему, а он готов замахнуться и на императорскую инвеституру? «Император и дворянство, — добавляет он, — обязаны положить конец подобной тирании и наказать виновных». Легко представить, с каким удовольствием читал эти строки Гуттен!
С тех же позиций подходит Лютер и к свободе толкования Писания. «Романисты» «установили правило, по которому никто, кроме папы, не имеет права толковать Священное Писание». Если же под давлением обстоятельств папа все же соглашается на созыв собора, то требует от князей (как всегда, выступающих в роли жертвы) присяги на верность. «Если действия папы противоречат Писанию, наш долг — прийти на помощь Писанию, уличить папу и вынудить его к повиновению». Но как же его вынудишь, если он уверен в своем праве? Ничего, рыцари поймут: «мечом»! Вот так, стоит заменить толкователя Библии, и в роли жертвы окажется совсем другое лицо. И всем будет хорошо. Лютер будет счастлив, потому что окажется, что он всех переспорил, рыцари будут довольны, когда избавятся от папы.