- Какая жалость, что я не нашел вчера эту цепочку! - сказал я Аннемари во время большой перемены, когда она собственнолично принесла мне поесть.
- Я так глупо вела себя, - ответила она мне.
Ответила достаточно кротко. Но не без холодка.
Поев, я благодарю ее за обед. Встаю, проворно подхожу к двери, открываю. Ну, разумеется!
- Маргрете, - говорю я, - ты, кажется, хотела сварить кофе!
Разумеется, эта стерва стояла под дверью и подслушивала. Только что не влезла в замочную скважину. Теперь хоть, может, поостережется.
Аннемари достает из-под свитера письмо. Когда у девушки такая грудь, как у Аннемари, наверное, приятно быть таким вот письмом. К тому же если письмо - приятное.
- Ты не отправишь? - сказала она. - Я забыла вчера тебе его отдать.
- Быть по сему! - отвечаю я в качестве почтмейстера Песчаного острова. - Только почтовая связь сейчас прервана, фрекен Аннемари, вероятно, уже успела это заметить.
- Лед вот-вот тронется, - возразила она. - Но ты прочти его! Оно не запечатано.
- Не могу, да и не хочу.
- Ты должен его прочесть. Ты посмотрел, кому оно адресовано?
- Да, моя девочка.
- Я хочу, чтобы ты прочел его.
- А я его читать не желаю.
- Я не знаю, что я с собой сделаю, если ты не прочтешь! - Она приблизилась ко мне едва не вплотную, я чувствовал ее всю, и грудь, и колени. И то, как она дрожит. - Там могут быть орфографические ошибки! Еще чуть-чуть, и она бы сорвалась на крик.
Я прочел.
- Здесь нет орфографических ошибок.
- А не орфографических?
Она немного уже успокоилась. Или делала вид, что успокоилась. Но как эта девочка на меня смотрела! Голова откинута. Темные волосы разметаны. Да еще эти черные бахромчатые ресницы, словно бы слипшиеся от слез. Они такие всегда - Аннемари плачет редко. Вначале черная бархатистая опушка ее темно-серых глаз меня даже отталкивала, но это быстро прошло. Итак, Аннемари стояла и смотрела на меня в упор. Девушки, которые выглядят так вызывающе, заслуживают наказания.
Я перевел дух и сказал:
- Да, одна ошибка тут есть.
- Какая же? - Нет, она определенно заслуживала наказания.
- Само письмо ошибка. Хотя почему бы - раз-два - и не подвести черту под пяти- или шестилетней юношеской любовью. Раз-два - и отцу ребенка выдается расписочка. Раз-два - и прощай, Олуф.
- Ты не понимаешь, - сказала она.
- И не хочу понимать, хотя, наверное, и в состоянии. Но скажи, твоя милая расписочка - это всерьез?
- Да.
- В таком случае замечаний у меня больше нет. Письмо я отправлю. Но возможно, адресат уже выбыл и его не получит. Я думаю, Олуф Олуфсен не замедлит с приездом.
- Это ничего не значит, ровно ничего! - сказала она. - И потом, это не самое главное. Может быть, письмо вовсе и не будет для него неожиданностью.
Я взглянул на нее. И впрямь дикая роза. С шипами. Решимостью Аннемари отличалась всегда. Но сейчас у меня на этот счет зародились кое-какие подозрения. Свою ли она выражает волю или, скорее, чужую? Да, ей явно хочется очистить совесть. Понял! Ей нужен надежный свидетель, свидетель того, что она действительно порвала с Олуфом.
- Значит, по-твоему, все уже кончено и вы красиво расстались, стоило тебе написать это очаровательное письмецо? Которого он и в глаза не видел?
- Разве ты не прочел? - сказала она. - Все кончено. Ты же прочел.
- Видишь ли, я туго соображаю.
- Мне тоже так кажется, - сказала она. И отошла к окну.
Вот как, подумал я, открывая буфет.
- А тебе не кажется, что нам не помешало бы пропустить по маленькой?
- С удовольствием. - Она уселась за стол и улыбнулась мне.
Я вынул бутылку с остатками коньяка и налил. Лодочникова баба конечно же сделает большие глаза, если застанет нас за этим занятием. Ну да репутация у меня уже устоялась.
- Что ж, выпьем, - сказал я. - Мне бы не хотелось обижать тебя, моя девочка, но первый тост я могу поднять только за Олуфа.
- В Олуфе много хорошего, - ответила она. - Но я на него невероятно зла.
- Да, это факт.
- По-моему, для Олуфа письмо не будет неожиданностью.
- А для меня, Аннемари, это неожиданность.
- Йоханнес, перестань морочить мне голову. Ты все понял задолго до того, как это стало ясно нам самим. И проявил немалую изобретательность, пытаясь скрепить то, что разбилось. Это ты виноват, что мы не расстались раньше.
- Хорошо, пусть буду виноват я.
- Нет, серьезно. Это из-за тебя все у меня сложилось так, а не иначе.
- Тебе подлить?
- Да, спасибо. Йоханнес, скажи мне, неужели тебе никогда не хотелось совершить какое-нибудь безумство? Без оглядки?
- Да Боже упаси.
- Это правда, что говорят про тебя и Ригмор с Мыса?
- Раз говорят, значит, так оно и есть.
- Не знаю, хотела бы я, чтобы это оказалось правдой, или нет.
- Стало быть, не знаешь, - отозвался я. - Ну а теперь за тебя, Аннемари! У тебя еще все впереди!
Она отставила рюмку.
- Ты мне разонравился. Никогда бы не подумала, что мне доведется сказать такое. Но я вынуждена. Если бы ты мне хоть чуточку нравился, я бы швырнула эту рюмку тебе в лицо. Но я просто-напросто от тебя устала.
- Какая оригинальная реплика, не забыть бы занести ее в общую тетрадь. Лет двадцать уже меня не оставляет мысль написать повесть. Теперь у меня есть реплика.
- А я подозреваю, все ящики у тебя забиты дурацкой писаниной. Ты прикидываешься, заметаешь следы, ты стареющий мечтатель, вот ты кто!
- Попала! В самое яблочко. Стареющий! Это же прямое попадание.
- Нет, - сказала она. - Не это тебя задело. Когда ты охаешь, нипочем не догадаться, что у тебя болит.
- Да, старый лис семерых волков проведет.
- Я же не слепая, - сказала она, - я же вижу, во многом ты его превосходишь. Но когда я сравниваю, как же мало в тебе мужества... и безрассудства.
- А-а, догадываюсь, ты говоришь сейчас об Александре. Где уж мне с ним равняться, с этим Аладдином! На его стороне все преимущества. Да, присватался журавель к дикой утице, оба и улетели за море.