– Для меня праведник – от слова «правда», – продолжает Зик, – и это человек слова, человек чести, если угодно. Такой как Кейн. Сказал, с миром отпустит – обязательно отпустит. Заплатить обещал – заплатит... Пригрозил убить – так и сделает.
Не сдержавшись, громко фыркаю. Зик невозмутимо глядит на меня.
– Что не так?
– Неважно... – пытаюсь я отмахнуться.
– Нет, ты говори. Чего уж... Считаешь меня подхалимом?
– Кейну давно забронировано место в Преисподней, – отвечаю, – и ты прекрасно знаешь это. Моя заветная мечта – подбрасывать дрова под котёл, в котором эта сволочь будет вариться.
– То есть, если он попадёт в ад, ты отправишься следом? – хмыкнув, Зик разворачивается и продолжает свой размеренный шаг. Теперь у меня создаётся ощущение, что я веду беседу не с ним, а с его спиной. – А как же рай? Праведники, ангелы, и все дела?..
– Чего я там забыла? На небесах у меня знакомых не будет. Да и что мне там делать? На арфе бренчать целыми днями? Ну, уж нет, увольте... Эй, может, пойдём немного быстрее? Тащимся как черепахи!
– Не кипятись, детка. Дойдём.
– Не смей называть меня так, понял?
– Как скажешь, крошка, как скажешь…
Вот кретин! Стиснув зубы, я мысленно посылаю в его адрес пару крепких словечек. На моё предложение ускорить шаг Зик не реагирует. По крайней мере, я этого не ощущаю. Несколько минут мы просто идём молча. Я смотрю по сторонам, с тревогой вглядываясь в окна первых этажей, черными ранами зияющие на стенах домов, мимо которых мы проходим. Разбитые витрины магазинов с торчащими по краям осколками мутных стёкол напоминают разинутые пасти чудовищ из моих ночных кошмаров. Они будто только и ждут момента, когда мы приблизимся к ним на расстояние пары шагов, чтобы проглотить нас и навсегда сомкнуться, обернувшись глухими бетонными стенами. Однако у нас нет нужды, да собственно говоря, и желания, сходить на тротуар, и потому им остаётся лишь жадно ловить порывы холодного ветра, в надежде набить им свои ненасытные тёмные утробы. Мы же с Зиком идём прямо посреди проезжей части, что ещё лет эдак двадцать назад могло бы окончиться для нас весьма плачевно. Сейчас о временах, когда город был запружен потоками шумящего автотранспорта, напоминают лишь жмущиеся к обочинам ржавые каркасы: «шевроле», «бьюики», «кадиллаки». А на одном из перекрёстков печальным памятником прошлому замер большой жёлтый автобус. Точно такой же каждое утро отвозил меня в школу... Или даже тот самый.
Это зрелище оживляет в моём сознании череду тёплых воспоминаний... О доме, о родителях, о моей сестрёнке... О времени, когда мир играл сотнями красок... Таких сочных… Настоящих. Потускневших ныне и скрытых под слоями пыли и ржавчины. Город умирает... И происходит это отнюдь не от того, что уже много лет не горят уличные фонари. Не от того, что навеки замолкшие фонтаны в Центральном парке полны мутной зеленоватой жижи. И не потому, что ночами по городу носятся стаи одичавших собак. Он умирает от того, что все жители его сгнили. Одни – в земле, куда их привели столь разные жизненные пути. Другие сгнили от Мора: в больницах, госпиталях, а то и прямо у себя в квартирах. А третьи, к числу которых, наверное, отношусь и я, насквозь прогнили изнутри… Душами… сердцами… мыслями… чувствами...
До недавнего времени во мне ещё жила надежда, что это лишь поверхностный взгляд на новый мир. Её крохотный огонёк зажёг Тайлер... Я верила ему. Верила, что он не испорчен, как остальные. А он говорил, что и я не такая, какой привыкла считать себя. Он лгал мне прямо в глаза. А я-то… Идиотка, уши развесила. Ведь Ларго не зря твердит, что доверять нельзя никому. Ученица из меня никакая.
Я невольно усмехаюсь, и Зик сердито дёргает плечами, решив, должно быть, что я смеюсь над ним. Милый мой, смеяться над убогими мне совесть не позволит! Хотя... Я слишком давно не испытывала её мук, чтобы мнить, будто мораль ещё имеется в моем арсенале.
– Эй, Зик! Тебе не кажется, что мы опаздываем немного?
– Вовсе нет, – не оборачиваясь, бурчит он в ответ.
– Если встреча сорвётся, отвечать перед Кейном предстоит тебе. Не забывай.
– Не волнуйся, – цедит Зик сквозь зубы, – мне не пятнадцать лет. Я всегда отвечаю и за свои слова, и за свои поступки. Так что, запомни, родная…
Меня передёргивает так, словно электрический разряд пробегает по позвоночнику. Ласковое прозвище, которым часто одаривал меня Тайлер, в устах Зика звучит худшим из возможных оскорблений.
– Закрой свой поганый рот, Зик! Закрой, пока я не набила его свинцом!..
За секунду до того как я начинаю говорить, дуло моего пистолета уже упирается между лопаток громилы.