– Звонили сейчас, за тебя спрашивали, здесь ты или нет.
– Кто звонил? – да не имеет это сейчас никакого значения. Пусть хоть сам господь Бог занялся моей персоной. На тумбочке меня ждёт героин. Моё сокровище, мой Грааль.
– Зик тобой интересовался. Сказал, что часа через два приедет сюда. За деньгами.
– Мать его...
– И много ты должна?
– Не твоё дело. Стой... А для чего ты рассказала мне это?
– Для того, чтобы ты смыться успела, если долг отдавать не собираешься... Но я не о тебе забочусь, нет. Если тебя грохнут, Хлоя, то комнату от крови отмывать мне придётся. Да и не каждый там после тебя жить захочет. То есть, после того, как тебя там пришьют...
– Ты всё сказала, Берта? Если да, то катись к чёрту!
– У тебя лицо зелёное. До чего ты дошла... Постарайся до приезда Зика не сдохнуть, – ехидно произносит она.
– Отвали от меня. Иди и слушай своего Баха дальше. Не лезь в мою жизнь.
– Это Бетховен. Ты непроходимая тупица, Хлоя.
До чего надоедливая особа. Я, пытаясь закрыть дверь, тяну её к себе, но Берта успевает поставить в щель свою толстую ногу, обутую в безвкусный розовый тапок с пушистым грязно-белым помпоном. К горлу подкатывает комок. Вовремя. Мой желудок опустошается, извергнув остатки вчерашнего ужина прямо на её мерзкий тапок. Берта отдёргивает ногу и мне удаётся запереть дверь. Из коридора в мой адрес летят проклятья. Мне не привыкать, её чёрный рот открывается в мою сторону не в первый и не в последний раз. Несколько ударов кулаком по двери и вот уже шаркающие грузные шаги растворяются в музыке, льющейся из её комнаты. Я вытираю рот рукавом и ковыляю к кровати.
Стало быть, пришла пора платить по счетам. Мне нечего дать Зику. Денег у меня нет. Можно попытаться уговорить его подождать немного. Если у Тома выгорит сегодняшнее дело, перепадёт и мне кусок. Если... Зыбкое и опасное слово, Зику оно не понравится. Ну почему же именно сегодня?.. Где взять деньги? Где? Мысли в голове носятся беспокойным роем жужжащих мух. Не могу ничего придумать, особенно сейчас. Мне нужно сосредоточиться... Нужно...
Достаю из-под подушки коммуникатор. Единственная, пожалуй, вещь, которую я не обменяла ещё на наркоту. Не помню, когда в последний раз пользовалась им. Звонить было некому. Мой круг общения ограничен Томом и письмом от дочери. С Розой и Ричардом я почти не разговаривала. Возможно, им не импонировало подобное соседство. А мне, так и вовсе, было стыдно даже показываться этой чете на глаза. Теперь Ричарда не стало, отчасти по моей вине, хоть муками совести я, говоря откровенно, не слишком терзаюсь. Остальные жильцы Гнездилища были птицами залётными и часто съезжали, а на их место заселялись новые. Большая часть комнат вообще пустовала. Не сказать, чтобы Берта драла бешеные деньги за проживание здесь, но даже те суммы, что платили мы, где-то нужно было брать. Условия, конечно, не ахти, но крыша, по крайней мере, не течёт, да и ветер по комнатам не гуляет. Словом, жить можно, а грязь свинья, вроде меня, везде найдёт.
Есть только один вариант, кому я могу позвонить. Точнее, кто согласится помочь. А почему я, собственно, уверена, что согласится? Любой другой на его месте бы отказался. Может, и я бы отказалась? Без сомнения.
Крис... Одно только имя его вызывает приступ душевной боли, при котором ломка отступает на второй план. Человек, который не дал мне свалиться в одну пропасть и до последнего пытался замедлить падение в другую. Крис покинул меня, когда я решительно отказалась ехать в больницу, к родной дочери, что умирала от Мора. Я была пьяна, каждый день. Топила горе, как мне казалось тогда, но сейчас понимаю, что просто пыталась притупить угрызения совести. Пыталась найти себе оправдание, утешение. Не нашла, потому что не там искала. В бутылки с алкоголем такие вещи не кладут.
Если бы тогда поехала с Крисом, то всё могло обернуться по-другому. Но он поехал один. Он пробыл с ней долго, достаточно долго. Сидел у её больничной койки и видел её последний вздох. Это он убрал с её лба непослушные светлые пряди и закрыл ей глаза. Он, а не я. Женщина, которая всё это время провела наедине со стаканом, не может считаться матерью. Такие грехи не прощаются. Тем более самому себе. Пытаясь убедить себя, что виновата не я, а мой первобытный страх перед кошмарной неизлечимой болезнью, я жестоко обманывалась.
А Крис так и не заразился и, более того, жив до сих пор. Когда он вернулся из госпиталя, то смотрел на меня уже совершенно иными глазами. Смутно помню утро, когда он собрал чемодан, взял со стола ключи от машины и вышел, хлопнув дверью. На этом наш сказочный роман закончился навсегда. Хотя, что я говорю... Он закончился гораздо раньше. И, кроме как себя, винить в этом мне больше некого.