Мордовцев Д. Л.
Лжедимитрий
1. ГРИШКА ОТРЕПЬЕВ НА ДОНУ
Тихая, теплая весенняя ночь окутывает обрывистый берег Дона и далекое, ровное Задонье. Словно бессонные очи, смотрят с темного неба группы созвездий — Кассиопея, Возница — с яркоглазою Капеллою, с трепетно блестящим Альдебараном и Плеядами, отражаясь в темном зеркале спящего, тихого Дона Ивановича. Спит и желтопесчаная отмель-коса, недавно вынырнувшая из-под вешнего разлива вод и просохшая под жаркими лучами неугомонного южного солнца.
Тихо, беззвучно кругом. Лишь иногда, как бы сквозь сон, жалобно пропищит береговой куличок, оберегая как зеницу ока свое песчаное гнездышко с пестрыми крохотными яичками — будущими детками своими, куличатками.
— Славен город Черкасской! Слушай! — раздается в сонной тиши.
— Славен Асавул-город! — отвечает возглас в стороне.
— Славен город Раздоры! — вторит третий.
— Славен Рай-Айдар-город! — этот уже еле доносится откуда-то издалека.
И снова тихо, сонно… Что это за голоса, в ночной тиши славящие Черкасск, Асавул-город, Раздоры, Рай-Айдар-город? И кто оспаривает славу этих городов?
Ночь не отвечает… А бессонные очи-звезды мерцают по-прежнему. По-прежнему куличок от времени до времени пропискивает спросонья свою маленькую жалобу — он и во сне, бедненький, видит своих ворогов лютых, ворон да коршунов, что ищут похитить и расклевать его сокровище, крохотные яичушки.
Медленно двигаются бессонные очи-звезды по темному небу. Медленно идет ночь задумчивая. Медленно катится тихий, сонный Дон Иванович…
— Ночь-то какая благодатная, Господи Боже! Очи твои всевидящи, сый Вседержителю, с умилением и любовию взирают на сие дело рук Твоих, Боже Всесильный… Да, давно я таких ночей не видывал, когда, внимая дыханию Бога в сем тихом плескании воды, в сем благом веянии духа Божия над землею, плакать хочется слезою молитвенною.
— Так-так, чоловиче Божий: се така ничь, що зараз дивчина чернобрива згадуеться, як ото вона выходить до тебе у вишневый садочек, ниженьки свои тоби у шапку ховае, а само, мале, до тебе, козака, тулиться — пригортаеться, мов та хмелиночка до явора… так-так… А хиба у вас у Москви не таки ничи?
— Нет, не такие. Холодно там у нас, хмуро, забели ночные… Нерадостно.
— Так-так… У Москви и солнце холодне и небо понуре… А довго ж таки, чоловиче Божий, ты був у того патриархи, у Иова?
— Долго-таки. Возлюбил я книжное дело паче всего мира — прилепилось к нему сердце мое, аки к служению самому Господу. А меня за сие книгочие велие в чернокнижии оговорили.
— Ах вони гаспидови дити!
Темными пятнами вырисовываются в темени ночи две конные фигуры. Это они разговаривают. Слышится мерное туканье копыт о сухую землю.
— Ото дурный москаль! Сам бач соби царем татарина обрав… От дурный.
— А то дурно от дьявола — Божим попущением.
— Та воно не без того… Залив вам чертяка сала за шкуру.
— Бог милостив — разделаемся с Борисом… Лишь бы донские казаки нашу сторону взяли.
— Возьмут! Подончики возьмут. Вони хоч за черта так встануть… абы москалив пошарпати.
— Дай Бог.
В ночном воздухе опять пронесся окрик:
— Славен город Черкасской! Слушай!
— Славен город Асавул-город!
Всадники остановились, один из них сказал:
— Та се же вони, подончики… тут у их, мабуть… становище.
— А почто они оклики делают?
— Та, мабуть, орды ждут.
— А как они по нас стрелять учнут?
— Ни, мы свиту дождемось, та тоди й у становище заявимось.
И они своротили коней в боярышник, колючие кусты которого местами устилали холмистое побережье Дона. Немного погодя они вышли из кустов и, прикрываемые береговою кручею, стали прокрадываться к тому месту, откуда доносились оклики часовых.
Снова мертвая тишина. Слышен только шепот Дона— это вода задевает прибрежные камни и словно шепчется с ними. Шепот этот думы наводит и страх — это темная, немая вода говорит, это ее непонятный лепет. А темные тени путников все двигаются вдоль кручи.
«Ги-ги-ги-ги! Го-го-го-го!»— слышится чей-то крик из-за Дона, из лесу.
— Эч бисова сова гогоче!
В это мгновенье что-то зашуршало впереди, словно шаги чуялись. Путники припали к круче, ждут… Восточная окраина неба начинает светлеть.
Впереди, у берега, очерчивается фигура женщины, опирающейся на клюку. Она что-то шепчет. По всему очертанию фигуры видно, что это старуха. Она приближается к самой реке, зачерпывает в ладони воды, дует на нее крестообразно и выплескивает в Дон. Зачерпывает во второй раз и делает то же. В третий раз — опять то же.