— Ничего, ничего, — говорили гайдуки. — Это весна очи ворует... Ничего.
Они терпеливо ждали, когда он почувствует себя твёрдо стоящим на ногах. А когда это наконец произошло, они отвели его первым делом на кухню и накормили там до отвала. Потом уже не отвели, но отнесли в небольшую каморку рядом с конюшней, где и оставили отдыхать...
— Надо передать панне Марине, — сказал один на прощание, — что сделали мы всё, что надо.
С того дня прошло уже достаточно много времени.
В первые дни после освобождения отец Варлаам наслаждался Божиим светом. Он мог просто смотреть на белые пушистые облака, которые отсюда постоянно плывут в одну сторону, на восток, в русские земли. Он терпеливо дожидался, когда же минуют холода. Сушил себе сухари, готовил котомку, лапти. Разминал ноги в постоянных прогулках по Самбору и по окрестным густым борам. Но с наступлением тепла всё переменилось. Правда, его очень обрадовало возвращение из московского похода пана Мнишека. Уже по одному виду этого гордого прежде пана, считавшегося в походе кем-то вроде главного воеводы (некоторые называли его даже гетманом), он понял, что поход самозваного царевича не удался.
Конечно, отцу Варлааму очень хотелось поскорее узнать, что происходит на Руси, пленён или нет лжецаревич, казнили его уже в Москве, либо же по милости царя Бориса вор сослан куда-нибудь в вечное заточение. Однако расспрашивать ни о чём не осмеливался. Но и неведением пришлось томиться недолго. В народе узнается всё очень быстро, пусть и неточно, иногда превратно. И хотя говорили разное, часто совершенно противоположное, однако можно было сделать верное заключение: войско царевича хоть и ослаблено оставившими его польскими рыцарями, хоть и разгромлено почти наголову, однако сам царевич жив, находится в безопасности и надежды не теряет. Скорее наоборот, потому что народ к нему валит валом.
Тем временем из Карпат повеяли тёплые ветры. Это раньше всего почувствовали буковые боры вокруг Самбора. Они загудели ровным гулом. Весна пришла дружная. Очень вскоре отец Варлаам уже полностью был готов оставить свою каморку на замковом подворье, да неожиданно заболел. А когда оклемался, то в замке уже царило совершенно новое настроение. В замке поселилась радость.
— Что произошло? — спросил отец Варлаам у чернобрового гайдука, который по старой привычке наведывался к нему очень часто.
— Царь Борис в Москве умер! — сказал гайдук, не скрывая своей радости. — Теперь царевич Димитрий, говорят, точно возьмёт свою корону!
В замке уже успели позабыть, пожалуй, за что был брошен в темницу безобидный московский чернец, каким-то образом связанный с дерзким преступником Яковом Пыхачёвым, казнённым на рыночной площади.
Отца Варлаама тоже хотели обрадовать:
— Да, царь Борис умер!
— Бог наказал!
— Да, царевич Димитрий уже в Москве!
Ах, как сияло в небе июньское солнце! Как манила дорога, окаймлённая с обеих сторон свежей зелёной травою! Шагаешь по тёплому песку, а трава холодит тебе ноги. А в траве шмели, пчёлы, бабочки, стрекозы... Приляжешь где-нибудь в благодатном тенёчке, уставишься глазами в синее небо... Господи!
Но путь в Москву был закрыт для отца Варлаама.
Он ещё какое-то время подыскивал себе товарища, чтобы отправиться с ним в Святую Землю, да и такую надежду вскоре выронил из памяти.
Так потянулись дни за днями. Однообразные и тягостные. Потому что они действительно принесли всё то, о чём говорили теперь в Самборе стар и млад, кому только запомнился коварный самозванец. Говорили когда-то как о возможном, как о желанном для него — а всё получилось!
— Царевич в Москве! Его признали! Есть Бог на небе!
Царевича помнили все, кто хоть раз его видел.
— Признали!
«Дьявол дал ему притягательную силу, не иначе», — думалось отцу Варлааму.
Да и как упрекать простых неискушённых людей, погрязших в земных грехах, если даже он сам, отец Варлаам, постоянно очищающий свою душу молитвами перед Богом, и то на протяжении многих дней пребывал в тяжком греховном обольщении? Если он хлебал пищу из одной посудины с продавшим дьяволу душу? Если он своими ушами вбирал его обольстительные слова? Если он восхищался его удалью, умом и необыкновенной смелостью?
— Царевич ли, Господи? — говорил он тихо и творил молитвы.
Вот и панну Марину, думалось, околдовал окаянный. Потому что действительно, как говорили гайдуки, душа у этой девушки добрая. Панна Марина сама наведалась к отцу Варлааму в его каморку. Прямо так и вошла, словно солнце весеннее, тогда как сопровождавшие её молодые паны остановились на пороге, зажимая тонкие носы белыми длинными пальцами.