— Ох-хо-хо! — сказал старик снова. — Кому Москва поверила? Смех.
Это задело отца Варлаама.
— А что такое? — спросил.
— Да будто ты не знаешь, отче, — отвечал старик. — Всё уже кончено, если и король Жигимонт от него дары принимает и посольство к нему сам готовит. А ведь он — вор! Тебе-то лучше знать, отец Варлаам?
— Да ты кто таков? — отпрянул от незнакомца отец Варлаам. — Откуда знать меня можешь? Я здесь человек перехожий. Иду в Святую Землю. Приболел, замешкался.
Старик хихикнул:
— В Святую Землю... Да одна у тебя она, земля святая. Русь наша. Москва наша... Знаю, как ты стал перехожим и как сюда залетел... На могилу Якова наведывался?
Отец Варлаам не отвечал. Да, не был он на могиле Якова Пыхачёва. И не верилось ему, что тот похоронен. Вместе с Андроном? Кто скажет. Где-то зарыли за городом, где преступников зарывают. Не спросить. Но к чему весь этот разговор?
— Молишься, отче? — наседал старик. — А думается мне, что для тебя действительно далёкий путь проляжет, когда я тебе обо всём расскажу да подскажу при том, как ещё можно нашему делу пособить, как можно отвратить беду.
— Да ты кто таков? — повторил своё отец Варлаам. — Что молчишь о том? Почему я тебе верить должен? Не велика важность меня узнать. А бояться мне сейчас нечего. Всё уже пропало... Антихрист на московском престоле, в московской короне...
— Ничего ещё не пропало! — вдруг улыбнулся старик. — Люди его поставили, не дьявол. Люди его и свергнуть в силе, коли что...
— Люди! — вскочил отец Варлаам с камня. — Ты сказал: люди! А сам ты видел его? Видел, каков он в деле? Для него нет никаких трудностей!
— Вот в том-то и дело, что мудрые люди выбрали, — сделал замечание старик. — Они знали, что делают.
— Знали? — встрепенулся отец Варлаам. — А знают, что сделали?
— Знают, — был уверен старик. — Но нуждаются в помощи. И мы должны им помочь.
— Как?
Старик поднялся на камне во весь рост.
— Завтра на этом месте, вечером, я дам тебе такие документы, которые сразу подскажут, что надо делать и как поступать.
И с этими словами чудный старик исчез. Соскользнул с камня, на котором сидел, словно ящерица, — без шороха скрылся где-то в узкой щели между камнями.
Отец Варлаам привстал на своём месте и даже прокричал несколько раз:
— Эй, ты где? Отзовись!
Но никто не показывался. Не было ответного звука.
Ночь отец Варлаам провёл без сна. Он даже не отправился на дворовую кухню, куда ходил по три раза в день и где его кормили гораздо сытнее и внимательнее, нежели прочих обитателей замкового двора.
В полудремоте ему чудилось, будто он уже снова шагает по людной Москве, будто рядом с ним тяжело сопит огромный и сильный Яков Пыхачёв и будто бы он, отец Варлаам, снова должен указывать Якову самозванца, на этот раз уже даже не царевича самозваного, но самозваного московского государя, царя, что ради этого надо проникнуть в Кремль, превзойти умом и смекалкою царскую стражу.
Отец Варлаам наутро не стал дожидаться завтрака, который готовился очень поздно, — собственно, повара с ним поспевали к такому времени, когда рабочий люд уже управлялся со своей работою.
Отец Варлаам сразу же отправился на берег Днестра, не дожидаясь вечера...
Он ушёл из Самбора с наступлением сумерек. За пазухой у него лежали бумаги, которые он намеревался донести до Москвы.
12
Москву-матушку засыпало чистым белым снегом. Снег валился теперь почти что каждый божий день — тихий, неслышный, пушистый.
По укатанным санным дорогам потянулись к столице вереницы тяжёлых подвод со всевозможными припасами. Обозы доставляли зерно, птицу. Ещё люди гнали скотину, везли свиней. Везли ободранные свиные и говяжьи туши с огромными головами. Страшно зырили с возов остекленелые на холоде мёртвые глаза. Громоздились на санях вместительные пузатые бочки с разными соленьями и мёдом. Везли свежую и копчёную рыбу.
Ушедшее лето оказалось очень щедрым на урожай. Лето люди хвалили.
В житных рядах возле каменных кремлёвских стен бородатые по сами глаза деревенские мужики даже бровью не шевелили при виде растрёпанных воробьёв и прочей мелкой птицы, клюющей ядрёные зёрна в чуть раскрытых тугих мешках. Не тревожили селян также разжиревшие на дармовых харчах голуби.
Мясные ряды горели красным цветом — что тебе малярная доска в руках у ретивого богомаза. Отъевшиеся собаки при мясных рядах не хотели ввязываться в привычные для них кровавые схватки. Волоча по земле раздутые брюха, лукавые усатые коты становились похожими на мешки со всякой дрянью, которые хозяин держит в сарае. Коты воровато отводили в сторону враз подобревшие и потухшие взгляды.