порах. Все путалось — аэродинамика, навигация, [28] военное дело, самолет, мотор, стрингеры, нервюры, элероны, лонжероны. Тысячи новых названий и понятий, не желающих укладываться в памяти.
А пилотская кабина? Сколько же там, оказывается, всевозможных приборов, рычажков, рукояток, кнопок
и тумблеров? В глазах рябит, в голове — ералаш, сумятица. Как же уследить за показаниями всех этих
штучек? Как со всем управиться? «Это же несколько пар рук и глаз надо иметь», — рассуждал Михаил, глядя грустно-зачарованно на все, когда первый раз сел в кабину самолета. Наблюдавший за ним
инструктор, у которого пальцы по приборной доске скользили, как у фокусника, с безошибочностью
пианиста, задавая самолету программу полета, сказал: «Не трусь, Миша, лишние глаза и руки не
потребуются. Просто нужно правильно внимание распределить. Показывают приборы норму — не
замечай их. А вот если какая-то стрелка дернется «не туда», тут уж не усни, мгновенно надо ловить
отклонение. Только отклонение!»
Немало тревожных дум передумал учлет Одинцов, прежде чем оторвался от земли, перед первым
ознакомительным полетом. Вот уже инструктор запустил мотор, а мысли роем мечутся одна тревожнее
другой: «Только бы не испугаться. Ведь раньше вроде бы не боялся высоты. На деревья и колокольни
лазил. Был на Семи Братьях под Нижним Тагилом. Прыгал с парашютной вышки и в воду. .»
Вырулили. Самолет побежал вперед. Неожиданно земля стала быстро «проваливаться». Значит, взлетели.
Послушная воле инструктора, зеленокрылая птица продолжала набирать высоту. Вид на землю в ясный
чудесный весенний день при спокойном полете просто восхищал. Трудно сравнить с чем-то его
тогдашнее состояние. Бескрайние просторы вокруг. Взору открылась огромная рельефная
топографическая [29] карта. Картина! А потом... Инструктор привел самолет в зону и начал пилотаж.
Тут уж от внутреннего ликования и следа не осталось. Все, о чем говорили на земле, чему наставляли, мгновенно вылетело из головы. Инструктор что-то кричал в переговорную трубку, что-то объяснял, но
смысл слов его Михаил не воспринимал. Вцепился намертво руками в борта кабины и широко
раскрытыми глазами мир не узнавал. Ничего понять не мог: когда У-2 делал вираж, когда — боевой
разворот, какой из маневров совершал — петлю или штопор. Земля то с одного, то с другого борта
кабины, все кружится, вертится перед глазами. Меняется местами, проносится по очереди земля — небо, небо — земля.
Наконец-то земля «вернулась» на свое обычное место, оказалась, как и прежде, на положенном ей месте, ниже самолета. Успокоившись, отдышавшись, придя в себя, Михаил стал нормально воспринимать
окружающее. И тут он увидел в смотровом зеркальце улыбающегося инструктора. Вновь растерялся, подумав: «Наверное, такого сапожника-раззяву, как я, он в жизни еще не видывал». Пока разбирался в
своих ощущениях, вернулись на аэродром.
Выключен мотор. Одинцов расслабленными, неуверенными движениями выбрался из кабины и
остановился на крыле. Одной рукой держась за борт, другую, как учили, дрожащую, приложил к летному
шлему.
— С «воздушным причастьицем», Одинцов, с приобщением к авиации и первым полетом, дорогой, —
поздравил инструктор. С улыбкой пожал Михаилу руку и, похлопав по плечу, добавил: — Лиха беда
начало. Выйдет из тебя пилот. Давай лети дальше...
С этого первого, памятного на всю жизнь полета [30] и началась летная биография Одинцова. Время
стало отсчитывать его крылатые часы. С этого дня он уже не мыслил жизни без полетов, все больше и
больше испытывая захватывающую радость летного труда. И никогда он потом не жалел, что пришел в
авиацию холодной зимой тридцать седьмого года. Хоть и был позже труд до «седьмого пота» вывозных
полетов на «живом» учебном самолете с летчиком-инструктором, хоть и были, как у всякого новичка, и
разочарования, и надежды, и вера, и неверие в свои способности, однако за небо он ухватился крепко.
Михаил видел, что книжная увлеченность авиацией кое у кого быстро выветривалась в усложненных
условиях. Такие «романтики», не успев по-настоящему почувствовать вкус неба, вкус ветра,
ворвавшегося в открытую после посадки кабину, уже «скисали». Бесхарактерностью зачеркивали свою
мечту. Он был не из таких — душой действительно летчиком оказался. Сполна и серьезно ощутивший
главное — гордое сознание власти над машиной и над собой, однажды испытавший счастье
самостоятельного полета, он никогда не изменял своей мечте.
Организм постепенно приспосабливался к необычным условиям: перегрузкам, кислородной маске на
лице, к изнуряющему яркому заоблачному солнцу. И все это наконец окупилось счастьем первого
самостоятельного полета, позже появилось понимание уже другой романтики — романтики подлинного
мастерства, которая пришла как второе дыхание.
Скоро курсант Одинцов стал заметным пилотом. В аэроклубе о нем заговорили: не летает, а рисует в
воздухе.
Многие международные события все больше и больше возвышали в его глазах значимость летного дела.
Прошли бои у озера Хасан. Сгущались тучи беды и на Западе. На горизонтах гремели дальние [31] громы
войны. В те дни сознанием молодежи владели пламенные речи Георгия Димитрова, Долорес Ибаррури, беспощадно обличавших фашистских разбойников и провокаторов. Обстоятельства требовали принятия
окончательного решения: зачем и для чего летать? Ради спортивного интереса или это будет профессия
на всю жизнь?
Осенью 1938 года Михаил Одинцов получил свидетельство об окончании с отличием аэроклуба
Осоавиахима. Первоначальное обучение летному делу было пройдено успешно. Встал вопрос: как жить
дальше? Пришлось тогда ему основательно в ночных раздумьях побывать: мысленно примерялся то к
летному шлему, то к музыке, то к станку обувщика. Надо было посмотреть на себя строго и честно, выбор сделать твердо.
Мечта не только двоилась — троилась. На предприятии руководство и рабочие-ветераны советовали; поезжай в Ленинград, на фабрику «Скороход», окончи курсы, опыта побольше поднаберись — через
полгода вернешься мастером, знатным обувщиком будешь. Преподаватели консерватории убеждали: не
губи в себе талант музыканта...
Вспоминая то время, Михаил Петрович пошутил как-то:
— Оказался тогда прямо-таки в сказочном положении. Стал, как витязь на распутье, рассуждать перед
тремя дорогами: направо пойдешь — в обувщики попадешь, налево свернешь — музыкантом станешь.
Решил прямо идти, за своей крылатой мечтой — в авиацию подался. Понял: небо — это на всю жизнь.
Победило оно. Через месяц был в Пермской военной школе пилотов...
Там не повезло дважды.
Начальство с интересом рассматривало рослого, хорошо сложенного юношу, который твердил: [32]
— Меня только в истребители.
— Тебе вообще пока рано в летчики. Семнадцати еще нет... — Начал доказывать, козыряя единственным
аргументом — пятерочным свидетельством об окончании аэроклуба. И обратил-таки на себя внимание.
Увидев, как парня все это огорчает, угадав в нем будущего истого летчика, инструктор школы старший
лейтенант Николай Евдокимов с сожалением крякнул и предложил:
— Давайте возьмем его на вырост.
Взяли. Но хотя и имел рекомендацию в истребительную авиацию, а направили в отряд, где осваивались
бомбардировщики и самолеты-разведчики. Год утюжил небо на Р-5. Особо не огорчался. Главное, что
много летать доводилось, а в этом, познав авиацию разумом и сердцем, он теперь уже видел весь смысл
своей жизни.
Потом еще почти год пробыл в Энгельсской военной школе пилотов. Переучивался на более
современный самолет-бомбардировщик — СБ. Там и стал младшим лейтенантом, военным летчиком.
Было это десятого октября сорокового года.