В госпитале мы пробыли всего два дня. Медики убедились в нашем могучем здоровье и отпустили на все четыре стороны, но тут же, прямо на пороге больницы, нас приняли под белы рученьки представители спецслужб и пресса. Еще три дня прошли в долгих, изматывающих беседах со спецслужбами. Игнат и представитель посольства сопровождали нас повсюду. Последний отличатся неуемной болтливостью в отличие от Маруськиного мужа. Тот, наоборот, молчат, как статуя Будды, играл желваками и метал молнии из глаз. Манька почему-то из-за этого сильно нервничала, а я так только радовалась — все лучше, чем слушать упреки майора. И когда мы с подругой оказались под домашним арестом, я облегченно перевела дух: разбор полетов откладывался на неопределенный срок. А там, глядишь, пройдет время, и Игнат окончательно угомонится…
— Славка, я больше не могу спать, — пожаловалась Маруся.
— Ну, поешь… Твой любимый вчера опять деликатесов приволок.
— Что ты подразумеваешь под словом деликатесы? «Докторскую» колбасу и глазированные сырки? Меня уже тошнит от них.
— Ничего не поделаешь! Твой супруг отличается редким постоянством.
Манька согласно вздохнула и умолкла, впрочем, ненадолго:
— Как думаешь, сколько он еще молчать будет?
— По мне — чем дольше, тем лучше.
— Не скажи, подруга! Кто знает, какие еще идеи бродят в милицейской голове моего майора… Уж лучше бы он отругался один раз, и дело с концом. Я не могу больше дома сидеть! — неожиданно выкрикнула Маруся, задрав голову кверху. Можно подумать, сидение дома входит в число моих любимых занятий, но я ведь не ору.
В замке, что на входной двери, заелозил ключ.
— Явился наш тюремщик, — проворчала Маня, усаживаясь в кровати по-турецки. — Что за жизнь пошла? Сперва у террористов в плену сидела, теперь у собственного мужа. Чего это, интересно, он нынче так рано явился?
Игнат вошел в комнату, сразу заполнив собой все ее жизненное пространство. Примерно с минуту майор внимательно нас разглядывал. Под таким пристальным взглядом я почувствовала себя крайне неуютно, оттого завозилась под одеялом, мысленно прося господа сделать меня невидимой. Маруся же насмешливо скривилась и демонстративно уставилась на унылый пейзаж за окном.
— Пошли на кухню, — неожиданно молвил Игнат, первым удаляясь в заданном направлении.
То, что великий немой заговорил, напугало нас больше, чем все террористы вместе взятые. Напускное безразличие с подруги как ветром сдуло. Она поежилась и жалобным голоском сообщила:
— Небось очередную пакость затеял. Пожалуй, ты права. Славка, лучше бы он молчал!
Я попыталась ободрить Маруську:
— Не дрейфь. Маня! Вспомни африканского революционера-героя — и вперед!
Утешение слабое, но другого не имелось, потому мы обнялись на прощание, поцеловались и потрусили на кухню. Увиденное там заставило нас уронить челюсти от изумления.
В центре стола стояла большая бутылка мартини в компании с двухлитровым пакетом апельсинового сока; рядом источал одуряющий аромат еще горячий шашлык, небрежно сваленный в большую кастрюлю. В данный натюрморт очень органично вписывались свежие овощи и зелень — словом, все то, о чем мы с Маней так долго мечтали, день за днем уныло пережевывая картонную «Докторскую», заедая ее безвкусными глазированными сырками. Да, забыла упомянуть о двух букетах из красных и белых роз, украшавших мой подоконник. Подобного праздника стены старенькой кухни не видели давно.
— Славка, это провокация! Не поддавайся, крепись! — громким шепотом приказала Маруська.
Крепиться было очень трудно — я не могла оторвать глаз от аппетитных кусков мяса. Мой желудок сразу же во весь голос заявил о своих правах, да и Манькин тоже не безмолвствовал. Игнат немного послушал этот необычный диалог, а потом вдруг улыбнулся. Совсем по-человечески улыбнулся, честное слово!
— Да садитесь вы уже, глядеть на вас тошно! Того и гляди, желудки вас самих начнут переваривать…