– «Мадам»? – настороженно спросил сенатор Карузини. – Это что-нибудь связанное с мафией?
– Нет, она сама по себе.
– Вы уверены?
– Абсолютно уверен.
Сенатор Карузини вернул на лицо улыбку и, катая во рту сигару, произнес:
– Прошу прощения, что перебил вас.
– Не беспокойтесь, сэр. Все вы Должны иметь в виду, что мисс Холландер – чуть ли не национальная героиня и что наши слушания будут транслироваться по телевидению. Здесь также присутствует большое число репортеров и ряд доброжелательно настроенных по отношению к ней зрителей. Они постараются превратить слушания в судилище над нами.
– Уж я позабочусь о том, чтобы этого не случилось, – вмешался сенатор Ролингс. Он встал и бросил в урну окурок. – В общем, вы поняли, какова должна быть наша стратегия. Давайте приступим.
Все повставали с мест. Питерсдорф застегнул портфель. Мисс Гудбоди поправила юбку и нагнулась за магнитофоном, стоявшим возле ее кресла. Один лишь сенатор Стурдж продолжал клевать носом, слегка посапывая и время от времени лязгая протезами. Сенатор Ролингс беззвучно выругался, подошел к почтенному старцу и легонько потряс за плечо.
– Эй, Стурдж, проснитесь!
– А?
– Проснитесь! Сейчас будем открывать сенатские слушания.
– Какое кушанье?
– Да нет же, черт побери! Пора начинать заседание. Питерсдорф, отведите его.
– Да, сэр.
Сенаторы Карузини и Краузе уже вышли в коридор. Сенатор Ролингс последовал за ними.
Замыкал шествие Питерсдорф, в одной руке сжимая портфель, а другой волоча за собой Стурджа.
Сенатор Краузе вызвал лифт. Его коллега Карузини обратил внимание на магнитофон в руках мисс Гудбоди.
– Вы что, собираетесь записывать ход заседания? Разве вы не владеете стенографией?
– Владею, сэр, но я предпочитаю не стенографировать все подряд, а только то, что может смутить машинистку при расшифровке магнитофонных записей.
– Она еще и стенографистка! – фыркнул сенатор Карузини.
– Вы чем-то недовольны? – вмешался Ролингс. Карузини смерил девушку оценивающим взглядом и подобрел.
– Когда будете работать на меня, я куплю вам новый магнитофон.
Как раз в это время подоспел лифт. Сенатор Ролингс взял мисс Гудбоди под руку, чтобы помочь ей войти в кабину. Сенатор Краузе нажал на кнопку, двери закрылись, и лифт плавно пошел вверх.
Выйдя из лифта, члены подкомитета сделали несколько шагов по коридору и через специальный вход вошли в зал судебных заседаний.
Там было полно народу. Все места, за исключением свидетельских, оказались заняты. По полу змеились идущие от телекамер провода; несколько репортеров также скрючились на полу в передней части зала. С появлением сенаторов гул голосов начал стихать. Вспыхнули софиты.
Сенатор Ролингс занял центральное место за длинным судейским столом. По обе стороны от него разместились сенаторы Краузе и Карузини. Питерсдорф водрузил портфель на кресло сбоку от сенатора Краузе, а сам сел рядом, придвинул к себе микрофон и начал разбирать бумаги. Сенатор Стурдж звучно захрапел. Мисс Гудбоди устроилась за небольшим столиком спиной к зрительному залу, проверила магнитофон и приготовила свой блокнот.
Сидя среди зрителей, Ксавьера внимательно следила за действиями членов подкомитета. Прежнее чувство уверенности сменилось паникой; она чувствовала противный холодок под ложечкой. Интуиция подсказывала: дела ее плохи. Неожиданно в зале объявилась ее мать и села неподалеку; это помогло Ксавьере справиться с волнением. Рядом с ней сидел Уорд. Его красивое, ухоженное лицо было сейчас обращено к ней, в уголках губ притаилась улыбка. И все-таки Ксавьера нутром чуяла неладное. В заднем ряду она заметила не спускавшего с нее глаз низенького человечка в темных очках, и по коже у нее поползли мурашки. Вообще-то она привыкла постоянно находиться в центре внимания, но в этом взгляде, начисто лишенном сексуального интереса, ей почудилось что-то непостижимо враждебное.
Сенатор Ролингс призвал аудиторию к порядку, и Питерсдорф вызвал первого свидетеля, телередактора мистера Бодлера.
Это был коротышка с чрезвычайно серьезным лицом; он явно нервничал и постоянно потирал костяшки пальцев. Мистер Бодлер явился в сопровождении своего адвоката, холеного человека с лоснящейся от искусственного загара кожей и седеющей шевелюрой. Адвокат разложил на столе бумаги, и Бодлер занял место перед микрофоном. Он был так мал ростом, что микрофон оказался ниже его головы. Адвокат привел микрофон в порядок и вернулся на место.
Резким, дребезжащим голосом Бодлер начал читать заранее приготовленный текст. В зале стало тихо. Сенатор Ролингс расслабился и позволил себе взглянуть на мисс Гудбоди, которая, положив ногу на ногу и сидя спиной к залу, все так же спокойно полировала ногти. Сенатор Карузини, думая о чем-то своем, жевал сигару. Потом он достал из кармана какое-то письмо и, держа его ниже кромки стола, начал перечитывать. Питерсдорф пошуршал бумагами, сортируя их, затем подпер руками подбородок и приготовился к длительному ожиданию. Репортеры и фотографы вяло переговаривались с телевизионщиками. Рокот голосов нарастал.
Наконец свидетель закончил читать свое заявление. Его адвокат победно улыбнулся и налил ему воды из графина. Бодлер выпрямился, дрожащей рукой поднес стакан ко рту и сделал несколько глотков.
Сенатор Ролингс пошевелился в кресле.
– Мистер Бодлер, на вас лежит священная обязанность… Именно священная…
Сенатор Карузини оторвался от письма и в тон ему произнес:
– Забота о моральной чистоте нации. Вы обличены высоким доверием.
– Это поистине труд Перикла, – включился в разговор сенатор Краузе. – Вы поставлены на страже правопорядка, дабы не допустить морального беспредела.
Все трое выжидающе посмотрели на сенатора Стурджа, но тот продолжал храпеть. Тогда сенатор Ролингс взял инициативу на себя.
– Ощущаете ли вы поддержку со стороны ваших коллег?
Бодлер хлебнул воды и покачал головой.
– Увы, сенатор… Одно время я был на руководящей должности, но… Жизнь редактора – это кромешный ад. Просто не знаю, чего они добиваются: каждый только и думает, как бы перещеголять остальных. Особенно на коммерческом канале: там только и слышишь, что «проституция», «аборты», «гомосексуалисты»… Ничего, что я употребляю здесь эти термины?
– Ничего, – поощрил его сенатор Ролингс. – Мы специально собрались для того, чтобы по крупице добыть истину, какой бы горькой она не оказалась. Продолжайте, прошу вас. Итак, в своих передачах они касаются таких тем, как проституция, запрет на аборты и гомосексуализм?
– Это еще цветочки. – Бодлер сокрушенно покачал головой. – Дела обстоят гораздо хуже. Вы не можете себе представить, какие слова мне пришлось вырезать из дикторского текста на прошлой неделе.
Сенатор Карузини с интересом поднял брови. – Например?
Казалось, Бодлера шокировало подобное любопытство.
– Сенатор, вы должны меня понять. Это не те слова, которые можно произносить в присутствии…
– О, не стесняйтесь, – великодушно разрешила мисс Гудбоди.
– Нет, я имел в виду коллег с телевидения. Профессиональная этика не позволяет мне выносить сор из избы – во всяком случае перед телевизионными камерами. Но я тут набросал перечень этих слов…
Сенатор Ролингс подал знак служителю. Тот взял у Бодлера листок и не спеша понес к столу, одновременно изучая на ходу. Мисс Гудбоди изогнула шею, чтобы, когда он будет идти мимо, подсмотреть, что там написано. Сенатор Ролингс зарычал, вскочил с места и выхватил у служителя бумагу. Тот вернулся на свое место в углу и зашушукался с другими служителями.
Пока председательствующий читал, сенаторы Карузини и Краузе подглядывали со стороны. Мисс Гудбоди тихонько покинула свое место и тоже попробовала сунуть нос в бумажку. Сенатор Краузе, которому было плохо видно, вырвал листок у сенатора Ролингса. Потом списком завладел сенатор Карузини. Наконец злополучный документ вернулся к Ролингсу; тот передал его мисс Гудбоди и вновь заговорил в микрофон: