Жорж Ленотр
Мадемуазель де Робеспьер
Глава из книги
Paris revolutionnaire
Vieilles maisons, vieux papiers
par Georges Lenotre
Premiere serie
P., 1904, pр.43-60
Недавно, листая старое досье семидесятилетней давности у одного нотариуса из квартала Турнель, я наткнулся на завещание сестры Робеспьера:
«Желая, прежде чем оплатить дань природе, которую должны отдавать ей все смертные, дабы стали известны мои чувства касательно памяти моего старшего брата, я заявляю, что всегда знала его как человека, исполненного добродетели, и протестую против всех бесчестящих его писем, которые были приписаны мне. Затем, желая дать распоряжения относительно того, что я оставлю после смерти, я назначаю своей единственной наследницей мадемуазель Рен-Луизу-Викторию Матон.
Написано и подписано моей рукой, в Париже, 6 февраля 1828 года.
Мари-Маргарита-Шарлотта де Робеспьер»
Эти строки начертаны твердым, круглым, мужским почерком, без запинок и ошибок правописания. К документу приколот конверт, в который он был вложен, и который нотариус распечатал 1 августа 1834 года, в день смерти Шарлотты. Я счел очень волнующим этот крик протеста, брошенный через столько лет после Термидора старой девой, жившей, закутавшись в свой траур; проходя через бури нашей истории, ничего не видя и не забывая; сохранив через полвека свое негодование столь живым, как в и первый день, и выразив его в том специфическом стиле, который сохранил устаревший аромат речей о Верховном существе.
Это сподвигло меня перечитать те удивительные «Воспоминания», что нашли у неё в виде рукописи, которую один робеспьерист запоздало опубликует в конце 1834 года. Ах, какими нежными красками обрисован там Робеспьер! Какая чувствительность, какое милое смирение! Герои Флориана кажутся по сравнению с ним похожими на Тиберия; каждая строчка воспевает мягкость его нрава, чистоту его сердца, его ровный характер, простоту его обычаев. Он разводит птичек… он оплакивает смерть голубя… И вот он, будучи судьей трибунала в Аррасе, отказывается от должности, чтобы не выносить смертный приговор: послать на смерть человека, эта мысль для него невыносима!
Вот каким мучительным было отчаяние сестры, когда она узнала, что злодеи покушались на жизнь Максимилиана: «Погрузившись в печаль, я не хотела жить; я почитала смерть за благо…» И какие трагические проклятия в адрес «подлых термидорианцев»! Это было в 1827-1830 годах, когда Шарлотта написала этот идиллический рассказ, и изобразила себя оплакивающей на протяжении сорока лет своего любимого брата, страдая от восхищения, которое память о нем внушала ей, и повторяя беспрестанно: «Ах, если бы он был жив!»
Увы! Нужно избавиться от иллюзий: если бы он был жив, Шарлотта, возможно, не написала бы этого. Определенные страницы в архивах, затерянные в ворохах документов революционной полиции, внесли некоторые сомнения в искренность её сожалений. Они жестоко нескромны, эти старые папки Общей полиции: они показывают людей лишенными необходимого, казалось бы, грима в объективе истории. Мадемуазель де Робеспьер, без сомнения, не представляла себе, что там найдется однажды опровержение романа, с помощью которого она надеялась создать обманчивое представление для потомков.
Детство Шарлотты было печальным: мать умерла; отец, призванный на чужбину таинственными обстоятельствами, покинул Аррас в 1766 году и больше туда не вернулся. Максимильена и его брата приютил дед с материнской стороны, пивовар Карро; девочки укрылись у теток де Робеспьер, старых дев, очень благочестивых, но очень бедных, которые не смогли долго справляться с возложенной на них задачей. Ситуация взволновала аррасского епископа. Шарлотта и её сестра Анриетта, умершая молодой, были приняты по его рекомендации в благотворительный приют Манар, в Турне, которым управлял отец-иезуит. Бедные дети жили там, их содержали и кормили на протяжении девяти лет; там их научили читать, писать, шить и плести кружево; по выходе им выдали одежду, «соответственно их положению».
Таким образом, девочки были пристроены, и у настоятеля аббатства Сен-Вааст, дома Бревуа д’Юлюша, дошли руки до того, чтобы проявить интерес к судьбе Максимильена и его брата Огюстена. Старший брат был помещен в коллеж Людовика Великого; младший был отправлен в Дуэ, в ожидании времени, когда его в свою очередь примут в знаменитый парижский коллеж.
Прошло много лет; лишь в конце 1781 года Шарлотта и два её брата воссоединились в Аррасе. Они стали вести общее хозяйство в доме на улице Рапортер, который еще существует. Их средства были скудными. От матери оба Робеспьера унаследовали не более 400 ливров ренты, Шарлотта получила столько же. Но поскольку должность адвоката приносила мало денег, приступили к капиталу, который был быстро растрачен; к 1789 году от него не осталось ничего. Избрание Максимилиана в Генеральные Штаты и его обоснование в Париже, поскольку после окончания работы Законодательного Собрания он был избран общественным обвинителем, потребовали новых жертв. По просьбе брата, и несмотря на пророчества старых теток, что надо страшиться будущего, Шарлотта отказалась от своего скромного наследства, она даже отдала Максимилиану тысячу ливров, которые сэкономила, копейка к копейке, и шесть серебряных столовых приборов, спасенных от катастрофы. По возвращении Неподкупный обязался никогда не покидать свою сестру{1}, и фактически, Шарлотта покинула Аррас, чтобы поселиться рядом с ним, когда он был избран депутатом Конвента.