Я повторяла это снова и снова, говорила все быстрей, заметив в его глазах растущее отчуждение, и сердце мое билось все чаще.
Он забрал от меня руку. Нет, конечно, не вырвал, он сделал это довольно мягко. Просто рука его осторожненько так освободилась от моей, наши пальцы вдруг раз — и разошлись, как плохо сплетенные нити. Секунда — и в моей руке пустота… Мне даже показалось, что и его самого уже здесь нет, но тут я снова услышала его голос.
— Не могу, дочка, — тихо сказал он. — Некуда мне вас взять. Нет места.
Он встал. Повернулся к двери. А я все сидела на стуле, застыла как примороженная. И вдруг вскочила, подбежала к нему, попыталась снова завладеть его рукой.
— Папа, папочка, прошу тебя, не бросай нас! — кричала я.
Поверх моей головы он слабо улыбнулся тетушкам и осторожно отвел мои руки:
— Mesdames, вы ведь проследите за всем этим, да? Ну… там, платья и прочее.
Тетушки согласно закивали. Сверху вниз отец посмотрел на меня.
— Mon petit choux, — пробормотал он.
Потом взъерошил мне волосы и вышел. Я стояла, не двигаясь, слушая звук его удаляющихся вниз по лестнице шагов.
— Ни стыда, ни совести у этой девчонки, — раздался за спиной голос одной из тетушек. — Где она научилась так дерзить, дрянь такая?
Я не стала дожидаться, когда они схватят меня, и рванулась за отцом. Выбежала на улицу, но его уже и след простыл. Я металась то в одну сторону, то в другую, высматривая его высокую, шагающую прочь фигуру в плотно нахлобученной шляпе.
Он исчез, словно его вообще здесь никогда не было. Весь мир померк перед моими глазами. Внезапно меня охватил страшный холод. Вот тут-то я и поняла, что Джулия была права.
Время мечтаний закончилось.
3
Я уже собиралась отправиться на поиски отца, но тетушки не дали мне уйти, они сбежали вниз, изловили и притащили обратно к себе на чердак. Я как могла сопротивлялась, пиналась, но они заперли все двери и приказали нам собирать пожитки. Вытащили наш старый, видавший виды парусиновый саквояж и швырнули его на кровать.
— Я никуда не пойду, — сказала я им. — Я вас ненавижу. Мама из-за вас умерла. Это вы убили ее.
— Габриэль, прошу тебя, перестань, — прошептала Джулия.
Но я продолжала злобно смотреть на тетушек.
— Если не будешь слушаться, — прошипела одна из них, — отдадим тебя старьевщику. Хочешь целыми днями ковыряться в отбросах? Что ты там пела отцу? Что умеешь работать? Ну давай иди работай.
Братья, съежившись, прижались друг к другу в углу. Джулия дернула меня за руку.
— Габриэль, — умоляющим голосом произнесла она, — ну перестань же. Давай собираться. Тебе что, трудно?
Тетушки уселись за стол, чтобы наблюдать, как мы укладываемся. Я повернулась к ним спиной и стала разбирать свою скудную одежонку, сшитую мамиными руками, измятую, во многих местах штопаную-перештопаную.
На следующее утро явился какой-то старик в берете и с зажатой в зубах сигаретой. Мы едва успели обняться и попрощаться с Альфонсом и Люсьеном, как тетушки затолкали нас в его тележку, на кучу твердых как камень мешков с мукой.
— Сидеть смирно! — приказал он.
Одна из тетушек высыпала в ладонь старика несколько монет из кошелька. Я узнала его: этот вышитый кошелек принадлежал моей маме.
Тележка дернулась и медленно тронулась в путь. Джулия прижала к себе Антуанетту, старик щелкнул кнутом по костлявой спине мула, и мы затряслись по разбитой горной дороге. Подпрыгивая на глубоких выбоинах, мы крепко вцепились друг в друга. Остатки мужества совсем покинули меня. Когда уже опускались сумерки, тележка свернула на пыльную узенькую дорожку, и через некоторое время мы остановились перед крепкими деревянными воротами в высокой стене.
За стеной в полумраке смутно виднелась каменная башня и группа каких-то строений, но я едва обратила на них внимание — так встревожил меня вид довольно большой группы женщин в черном и с белыми апостольниками на голове. Возница принялся разгружать мешки, а монахини повели нас внутрь и уже во дворе разделили. Нас с Джулией отправили в одно крыло, а Антуанетту — в другое, поскольку она была еще маленькой, как сказали монашки, и должна жить с детьми ее возраста.
Лицо Джулии было мертвенно-бледным от усталости.
— Мы здесь совсем чужие, — сказала я.