И Степан поплыл по течению, наслаждаясь своим положением. Иногда только снились тревожные сны, но он старался сразу забыть их – зачем травить душу, если жизнь удивительна и прекрасна во всех своих проявлениях?
Сейчас те годы называют застойными. Кому застойные, а кому и расцветные, считал Степан. Началась перестройка, она сказалась и на Степане: страна сократила импорт товаров широкого потребления, стало туго с модными заграничными обувью, одеждой, радиоаппаратурой. Наконец, не зря говорят, что палка о двух концах: Хмизу стали больше кланяться и угождать, а денежные поступления не уменьшились – к этому времени Степан уже был полноправным акционером Белоштановой компании «Жора и K°», как шутя называли они себя за карточной игрой. Компании, в которую входил сам всемогущий Пирий, к которой благожелательно относились (наверняка догадывались о ее существовании и пользовались ее доходами) некоторые влиятельные номенклатурщики.
Степан закрыл глаза и отчетливо услышал далекий колокольный звон. Странно, вблизи не было церкви, но звон продолжался. Наконец до него дошло, что это кровь стучит в висках. Однако иллюзия была полной – благовест плыл над Тарасовой горой и предвещал нечто неизведанное. Степан подвинулся к Светлане, спросил:
– Ты слышала звон?
– Какой звон? – удивилась та.
– Церковный. Перезвон колоколов над Днепром?
Неожиданно девушка погладила его по щеке – у Степана замерло сердце, и снова праздничный звон послышался вокруг.
– Неужели и сейчас не слышишь?
– Милый, – сказала Светлана, – слышу… – Она протянула Степану руки, и они побежали по ступенькам, спустились к Днепру. Степан все время ощущал на своей щеке тепло ее ладони, и слово «милый» звучало в нем как музыка.
Сегодня после пульки собирался задержаться у Белоштана и сообщить ему о принятом решении. Нет, решил, что сегодня не стоит. Разговор будет тяжелым, не обойдется без взаимных упреков, возможна ссора, все это испортит ему настроение, а встречать Светлану хмурым и взволнованным не хотелось.
Степан улыбнулся, представив девушку в дверях вагона. Может быть, в джинсах и ковбойке, как увидел ее впервые, а вообще-то ей идет любой наряд, она была бы элегантной и в рабочем комбинезоне.
Скорее бы!
Хмиз обвел взглядом игроков. Слева от него Мокий Петрович Губа – его, Степана, непосредственное начальство, заведующий горторготделом. Брюнет, чисто выбритый, в темно-синем костюме и с таким же синим галстуком в белую горошинку. Аккуратно причесан, всегда вежлив и сдержан. От него слова грубого не услышишь: разговаривает тихо, никогда не повышая голоса, но все знают, что скрывается за этой благопристойностью. Завмаги дрожат перед Губой: слова Мокия Петровича, произнесенные спокойно и на первый взгляд доброжелательно, могут убить человека.
«Акула, вот кто он, – подумал Степан, – жестокая, безжалостная акула, кровопиец проклятый с надушенным платочком в кармане».
Этим платочком Мокий Петрович зажимает нос, когда ходит по подсобкам и подвалам гастрономов с их специфическими запахами. Однако это не мешало ему, жаловались завмаги, совать свой гадкий нос в самые темные углы. Все знали: Мокий Петрович любит чистоту, не переносит неряшества, сурово наказывает нарушителей санитарного режима.
Хмиз усмехнулся: наказывает, но не всех. У Мокия Петровича на все существует такса. Хочешь стать завмагом – плати, товароведом – тоже, проштрафился – неси… Не брезговал Мокий Петрович даже мелкими подношениями, каким-нибудь флаконом парижского одеколона или галстуком из Лондона – курочка по зернышку клюет, любил повторять, но клевал не как курица, а выдирал с мясом, как стервятник падаль.
Напротив сидел Белоштан. В роскошной домашней куртке, белоснежной сорочке, но без галстука: по-семейному. Откинулся на спинку стула, поднес карты почти к носу, шевелил губами, что-то высчитывая. Георгий Васильевич, наверное, и во сне считает. «Жора и K°» – компания солидная, с дебетом и кредитом и тому подобное. Тут на самом деле считать нужно, иногда в подпитии Жора жаловался, что не родился где-нибудь в загнивающем – там бы он развернулся и его компания не прозябала бы в Городе.
Хмиз представил будущий разговор с Жорою и сник. У Белоштана все опутано паутиной, и Георгий Васильевич только дергал за нити. Вхож к первому, а двери в обкоме и исполкоме, хвалился, открывает ногой. Что ж, вполне вероятно. У каждого зава есть жена, дочь, а то и любовница. И каждая из них не прочь покрасоваться в импортной кофточке или прогуляться на черноморском пляже во французском купальнике. А то, что он сделал руками мастеров из Жориной компании, знают только несколько доверенных лиц – на купальнике такая этикетка, что модницы только за сердце хватаются.
Правда, однажды и над Жорой сгустились тучи. Не местного значения, а республиканского. Местных циклонов Жора не боялся, здесь все куплено и перекуплено, в крайнем случае сам начальник городского управления внутренних дел Псурцев цыкнет, и с концами. Но кто-то капнул на Белоштана в Киев, приехала целая бригада во главе с майором милиции, начала копать, но Георгий Васильевич слетал в стольный град, повертелся там день-два, и бригада быстро закруглила свою деятельность. И на самом деле, чего сидеть в Городе, тратить государственные деньги, портить людям нервы, когда и так понятно: ничего у вас, птахи залетные, не выгорит…
Степан пытался было выведать у Жоры, на какую кнопку тот нажал, но Георгий Васильевич только посмеивался загадочно и говорил: знай, мол, наших…
Справа от Степана – Пирий. В легком финском костюмчике с короткими рукавами цвета хаки – спортивный, подтянутый, с продолговатым волевым и жестким лицом, раздвоенным подбородком, темными умными глазами. Степан знал его как облупленного: коварный, жестокий, переступит через любого, даже через друга, однако в Городе его любят. Умен и умеет играть на скрытых чувствах человеческих душ. Степан знал, сколько левых квартир прошло через руки Пирия и примерно сколько денег прилипло к ним: сто тысяч за трехкомнатную квартиру, и ни копейки меньше, такса установлена, но это известно только ему, Степану, и еще кое-кому из Пириевого окружения, а в Городе ходят легенды о чуткости и справедливости мэра, поскольку иногда Пирий выступает в защиту обиженных инвалидов войны и некоторых ветеранов труда, вмешивается лично, дает им квартиры и устраивает так, что об этом с восторгом сообщает городская пресса.
Да, умеет заглянуть вперед Кирилл Семенович, сорвать овацию зала, вовремя одернуть какого-нибудь подчиненного из исполкома, поставить на место зазнавшегося чиновника – и, главное, сделать так, чтобы об этом узнала общественность. Ибо понимает, сукин сын, что такое народная любовь и как она может вознести на своей волне.
Пулька приближалась к завершению. Степан прикинул: проиграет он сегодня не более трехсот тысяч, главным образом Пирию, – можно и расслабиться. Подумал: через полтора часа увидит Светлану, сердце екнуло тревожно и вместе с тем радостно. Да, сегодня разговор с Белоштаном начинать не стоит, компания еще будет выпивать, а потом не останется времени, можно опоздать к поезду.
Налили по стопке, Степан попробовал отказаться, мол, придется еще сидеть за рулем, но его только осмеяли: кто осмелится остановить машину Хмиза? А если и найдется такой наглец, есть Псурцев, и водительские права завтра же будут возвращены.
Псурцев оправдал поговорку: о волке речь, а он навстречу. Появился, как только стали закусывать. Налил себе сразу полфужера, сказал свое привычное: «Вперед на запах!» – и выпил со вкусом, будто водка не обожгла ему глотку.
А Степан отметил интуицию полковника – подгадал точно, минута в минуту. А может, все проще? Любчик позвонила и сказала, что пулька подходит к концу, и полковник тут как тут. Псурцев в карты не играет (а то пришлось бы проигрывать и ему), губа у него не дура, любит посидеть в хорошей компании, выпить на халяву, а то, что компания Белоштана изысканная и к тому же своя, не вызывает сомнения.