У гангстерского бизнеса случались свои кризисы. И тут якудза неизменно выручал из беды многоотраслевой характер производства. Когда мировой торговый флот перешел на контейнерные перевозки, гангстеры сравнительно легко пережили резкое уменьшение выручки от традиционного своего занятия. Закон, принятый в 1982 году, затруднил вымогательство денег у корпораций, и опять гангстеры не впали в уныние. По оценкам полицейских экспертов, темпы роста доходов преступного подполья до сих пор не обнаруживают тенденции к снижению.
Первая тройка среди гангстерских синдикатов — это «Ямагути гуми» с годовым барышом в 102 миллиарда иен, «Сумиёси рэнго» — 61 миллиард иен и «Инагава кай» — 44 миллиарда иен. В том году, когда полиция произвела подсчет, синдикат «Ямагути гуми» мог претендовать на место в списке 20 японских монополистических объединений — призеров в гонке за наживой.
К концу своей жизни Таока сам уже не ходил на конспиративные встречи с «лоцманами» — розничными торговцами, чтобы сбыть им очередную партию героина или марихуаны. Он не вывозил из Южной Кореи и с Филиппин в Японию девушек, чтобы превратить их в проституток. Таока давно уже не стрелял во врагов и тем более не выдавливал им глаза. Он восседал на вершине гангстерской пирамиды беззакония и порока и был занят изысканием непроторенных путей обхода уголовного кодекса и новых способов прибыльного попрания людской морали. Он вершил суд и расправу над провинившимися членами «Ямагути гуми» и расправу без суда над соперниками синдиката. Ему, Таоке, подобно средневековому самодержцу, текли неправедно нажитые синдикатом деньги. 60 миллионов иен в год — таковы были доходы Таоки на склоне его дней.
Разговаривая однажды с журналистами, Таока без тени юмора сказал: «Своим богатством я целиком обязан жене. Она очень бережлива и буквально по иене собрала мое состояние, экономя на питании семьи и содержании дома». Журналисты тут же подсчитали, что если бы бережливая жена гангстера действительно опускала в копилку по монетке достоинством в одну иену, то такая копилка должна была бы весить к исходу каждого года более 72 тысяч килограммов.
По 20–30 миллионов иен имели в год гангстеры, стоявшие на одну ступеньку ниже босса. Под их началом находились отдельные княжества преступной империи. Затем следовали лидеры входивших в княжества банд. Они «зарабатывали» в год до 10 миллионов иен. И, наконец, рядовые члены синдиката с трехмиллионным годовым прибытком, что ненамного превышало среднюю в Японии заработную плату. Эти-то якудза и были исполнителями всего того, что задумывал изощренный в злодействе ум Таоки.
Они совершали преступления, садились за них в тюрьму, гибли от ножа или пули. Они управляли 540 лавками, 313 турецкими банями и театрами стриптиза, 233 строительными фирмами — легальными предприятиями «Ямагути гуми». Они же несли на своих плечах всю паразитическую пирамиду синдиката, платя оброк — в среднем 600 тысяч иен в месяц каждый. До подобных поборов не доходили, вероятно, и средневековые самодержцы. 600-тысячный оброк в два с половиной раза превышал ту сумму, какую рядовые гангстеры могли оставить себе. С оброка и кормились все малые и большие, вплоть до вершины пирамиды, боссы «Ямагути гуми».
В Осаке, во владениях «Ямагути гуми», мне удалось поговорить с одним из бывших гангстеров — Такео Икэдой. Икэда был из тех, кто находился в самом низу пирамиды. Вот что я услышал.
— Приняли меня в банду со всей положенной ритуальностью. Босс пригубил чашечку сакэ и передал мне. Я выпил до дна и сделался полноправным якудза. Отрезвление от ритуального сакэ однако, произошло, — сказал Икэда. — Власть над честными людьми, запуганными шантажом, угрозами и террором, — продолжал бывший гангстер, — какое-то время не дает исчезнуть иллюзии, что ты сверхчеловек, но рано или поздно приходит понимание: банда с царящим в ней угнетением ничем не отличается от окружающего мира. Только усугубляется это угнетение феодальными пережитками, из которых и состоит мораль якудза. Подавляющее большинство членов банд обречено на черную, нет, — поправился Икэда, — на кровавую работу. Деньги идут боссу. — Я вспомнил о копилке жены Кадзуо Таоки с сэкономленными неновыми монетками. — Мир якудза, — подытожил Икэда, — оказался миром такой же эксплуатации, как и буржуазное общество.
Прожившие тысячу лет
По лестнице, такой узкой, что плечо касалось стены, я спустился в подвал, откуда неслась музыка. «Бар, в котором собираются кандидаты в убийцы или в самоубийцы» cn — не без горькой иронии рекомендовал мне это место в токийском районе Синдзюку знакомый японский журналист. Довольно просторный зал освещен фиолетовым светом, собственно, даже не зал, скорее лабиринт с грязно-серыми каменными перегородками, доходившими до пояса. В тупичках за низкими столиками мог поместиться только один человек. Присаживаясь к столику, человек исчезал за перегородкой и оказывался таким образом изолированным от окружающих. Если посетитель вдруг и захотел бы переброситься словом с соседом за перегородкой, сделать это он не мог: музыка из огромных динамиков гремела так, что голосов расслышать было нельзя. С официантом объяснялись жестами, благо подавали в баре только пиво.
Посетители — юноши и девушки лет шестнадцати-семнадцати — сидели каждый в своем тупичке. Одни, прикрыв глаза, раскачивались в такт музыке, другие, вперив неподвижный взгляд в стену, словно застыли. Свободных тупичков не было, и я остановился у дверей. Рядом, у входа, заметил парня. Смежив глаза, он под музыку переступал с ноги на ногу. Я пришел в бар, чтобы познакомиться с его завсегдатаями, поэтому, желая привлечь внимание парня, коснулся его плеча.
— Поздно, не пора ли тебе домой? — спросил я. Спросил, чтобы как-то начать разговор.
Парень медленно покачал головой:
— Нет…
— Учишься?
— Нет.
— Почему?
— Бросил.
— А родители у тебя есть?
— Есть.
— Почему ж не идешь домой?
— А я ушел от них.
— Ну, и что теперь думаешь делать?
— Ничего, — пожал плечами парень.
Разговора не получалось. Я сказал:
— Тебе, наверное, просто скучно?
— Нет.
— Нравится здешняя музыка?
— Нет.
— Ты говоришь, учился? А чему?
— Праву.
— В университете?
— Да.
— А почему бросил?
— Неинтересно.
— Ну-у? Не может быть, чтоб юридические науки были неинтересными, — высказал я сомнение.
— Право, — хмуро процедил парень, — выдумка, ложь. — Он уже проявлял нетерпение, хотел скорее попасть в зал.
— На какие же деньги собираешься пить здесь пиво?
— Заработал. Разгружал ящики в магазине.
— Ну ящики. А дальше как собираешься жить? — допытывался я.
— Не знаю…
— Как тебя зовут?
— Юдзиро Кавагоэ.
— Чего тебе надо?
— Ничего.
Юдзиро Кавагоэ лгал, когда говорил, что ему ничего не надо. Ему хотелось тепла и понимания окружающих, удовлетворения от учебы и работы, независимости, которую в его обществе обеспечивает только богатство. Я уверенно говорю это потому, что знаком с итогами обследования, проведенного среди студентов высших учебных заведений. Именно в таком порядке, как сказано выше, перечислялись их желания, скажем точнее — неудовлетворенные желания.
«Сколько бы молодые люди — выходцы из среднего слоя — ни пытались сделать карьеру, добиться признания заслуг, достичь богатства, — написал журнал «Асахи гурафу», — им все равно не угнаться за cn морганами и Рокфеллерами. И они обращаются, — журнал верно обрисовал путь таких, как Юдзиро Кавагоэ, — или к средствам пассивного протеста: отрицают все авторитеты этой системы, опускаются до положения нищих или, наоборот, проникаются страстью крушить систему. И тут им открывают объятия якудза».
Полиция попыталась выяснить, что влечет молодежь в преступный мир. С этой целью был проведен опрос среди 615 якудза моложе 25 лет. Они сидели в тюрьмах или находились под следствием.