На этот раз голос ответил по-английски:
— Я только что приехал. Я вам привез письмо от нашего общего друга Квентина Рейнольдса из Нью-Йорка.
Эти слова рассеяли мои подозрения. Мой приятель Рейнольдс уже присылал мне разных субъектов, которые были не в ладах с общепринятой моралью, Я щелкнул замком.
Передо мной стоял человек лет тридцати, статный, со смуглым лицом, одетый в свободный серый костюм. Он назвал себя, едва улыбаясь:
— Цви Алдуби, журналист из Тель-Авива и Нью-Йорка.
Его взгляд был устремлен на полки, ломившиеся от книг. Он сказал, что читал много статей обо мне и знает о моем несколько прямолинейном способе следить за перемещениями военных преступников. Вечерний поезд, на котором он приехал из Брюсселя, прибыл с большим опозданием.
— Время не ждет, — сказал он. — Завтра я отправляюсь в Женеву, Берлин и Рим. Мне нужно сейчас же рассказать вам об очень важном деле.
Усадив ночного гостя в единственное в моей комнате кресло, я присел на краешек кровати в ожидании того, то он мне сообщит. Для начала он потребовал соблюдения абсолютной секретности. На его глаза, показавшиеся мне веселыми и беспечными, внезапно набежала тень и вокруг них образовалась сеть мелких морщин. Тон стал более резким. За несколько мгновений он постарел, представ человеком весьма самоуверенным, способным действовать хитро и цинично. Впоследствии я убедился, что он не отдавал себе отчета в очевидной дерзости своего поведения.
— Мне необходима ваша помощь, — заявил он. — Впервые я намерен не писать о сенсационном событии, а сам создать это событие — политическое похищение, которое займет первые полосы всех крупных газет. Не волнуйтесь. Я действую не один, мне оказывают моральную и финансовую поддержку несколько организаций бывших узников концлагерей и участников Сопротивления…
— Из какой страны? — перебил его я.
— Из Бельгии.
Для меня все стало ясным. Я улыбнулся.
— Нет смысла дальше скрывать, — сказал я. — Вы намерены отправиться за Пиренеи, чтобы похитить Леона Дегреля и передать его правосудию Бельгии. Вот уже шестнадцать долгих лет бельгийские власти ждут, что перед ними предстанет в наручниках бывший главарь рексистов… В самом деле, лучше поздно, чем никогда. Однако как вы собираетесь осуществить свой проект?
В течение получаса Цви всемерно демонстрировал дружелюбие и гибкость, утверждая, что ничего от меня не скроет… Довольно скоро, после того как он повторил фразу о «горстке решительных людей, способных на все даже во франкистской Испании», я понял, что более или менее точный план у него еще не созрел. Если он явился ко мне в такой неурочный час, то, совершенно очевидно, в надежде на то, что, зная подноготную дела Эйхмана, я смогу снабдить его чем-то ценным. Он хотел по возможности быстро рассеять сомнения остальных участников операции. Кстати, о них он говорил весьма туманно: какой-то профсоюз вместе с федерацией бывших узников якобы предложил ему, сказал он мне, не утруждая себя доказательствами, аванс в 3 миллиона бельгийских франков (60 тысяч долларов).
Мне бросился в глаза энтузиазм, с которым он говорил о других финансовых поручительствах, обещанных ему. В Нью-Йорке журнал «Лук» якобы готов заплатить ему 100 тысяч долларов за «подробное» интервью арестованного Дегреля при условии, если в нем будут содержаться сведения о местонахождении Мартина Бормана. Центр по розыску военных преступников во Франкфурте якобы тоже пообещал ему такую же сумму… Короче, Алдуби, согласно его собственным словам, был одновременно вершителем правосудия и неустрашимым журналистом, мечтавшим заполучить главный выигрыш в серии «великих репортажей». «Дайте мое два дня на размышление», — сказал я ему на прощание.
Мой ночной гость, несмотря на его недомолвки, пробудил дремавший во мне более двадцати лет интерес к личности Дегреля. Я никогда не верил, что среди приверженцев Гитлера были правоверные католики, равно как и добродетельные протестанты.
Два или три телефонных звонка в Брюссель, встреча с одним из друзей из Израиля, который временно жил в парижском квартале Бастилия, старое измятое досье, извлеченное с верхней полки шкафа — и я возобновил расследование. Серия фотографий, сделанных во время Нюрнбергского процесса, оживила в памяти курьезные распри между «апостолом нового порядка» и… вермахтом. 26 января 1943 года генерал Редер, отвечавший за положение в Бельгии, направил своему командованию в Берлин резко отрицательную характеристику главаря рексистов:
«Популярность партии рексистов из-за неуравновешенного характера Дегреля и его слабых организаторских способностей стремительно падает… Число ее представителей в парламенте сократилось с 21 депутата в 1936 году до 4 — в 1939 году… Когда Дегрель вновь объявился в Брюсселе в июле 1940 года, германская администрация попыталась заручиться его поддержкой. К сожалению, другие германские службы, в частности в Париже, пробудили в нем безрассудные надежды. Наша администрация не могла потакать его диктаторским замашкам, его непостоянному и импульсивному характеру…»