— Ваши методы воспитания впечатляют, — проронил Фаусмин. — Думаете, он в самом деле признается в том что натворил?
— На его месте я бы так и сделал. К тому же многие видели его на тракте, а трок разлетелся в щепки — такое скрыть невозможно. Думаю, что этот день он запомнит надолго.
— Потому что присесть не сможет еще месяц, — вставил император. — Кстати, как вы относитесь к телесным наказаниям?
— Если вы имеете в виду недавний указ о публичной экзекуции карманников, то положительно. Стоит появиться в Регуме, как меня тут же пытаются обчистить, даже не взирая на мантию волшебника.
— Нет, я имел в виду наказание подростков во время учебы. Ордена уже давно практикуют порку послушников.
— Не только ордена. В начальных школах порка тоже процветает.
— Откуда вы знаете?
Вместо ответа я выразительно посмотрел на него.
— У вас случались проблемы с учителями? — Фаусмин был сама деликатность.
— Скорее это у них случались проблемы со мной, — проворчал я. — До того как попасть в школу для будущих магов, я три года проучился в обычной начальной школе, обучаясь чтению и письму. Всему этому я выучился в течение трех месяцев, а остальное время или сидел выпоротый в карцере до конца занятий или беспрестанно мыл полы в наказание за очередную провинность. На уроках я появлялся редко. Учителя вздохнули с облегчением, когда меня забрали маги.
— Что же такого страшного вы делали? — в голосе императора послышалось любопытство. — За что можно сажать в карцер… Сколько вам было лет?
— Семь.
— За что можно сажать в карцер семилетнего ребенка?
— Я всегда говорил то, что думал. Не выносил рамки, бессмысленные ограничения. Вдобавок, у меня было обостренное чувство справедливости вынуждавшее вмешиваться в частые драки между ребятами. Так как магические способности уже тогда начинали давать знать о себе, то вмешательство не проходило бесследно. Не сумев совладать с силой, я неоднократно бил стекла, переворачивал столы, а однажды поджег крышу. По-моему приказу голуби атаковали директора, который хотел, чтобы мы целовали ему руки при встрече. Да много чего было… Даже в том, что я не делал, все равно обвиняли меня. По привычке.
— Вы страшный человек, — давясь от смеха, заметил император. — Кто бы мог подумать, что степенный и уважаемый Прозрачный маг Эдвин был настоящим хулиганом?
— Некоторые из моих прежних учителей еще живы. Однако если поговорить с ними теперь, они будут уверять вас в том, что я был их лучшим учеником и любимцем.
— Ничего удивительного, ведь вы стали знамениты, могущественны. Они хотят думать, что в этом есть их заслуга. А как складывались ваши отношения с волшебниками?
— С переменным успехом. Безусловно, школа магов — это лучше, чем обычная школа, но восхищение моими успехами со стороны преподавателей перечеркивала ненависть со стороны детей из знатных семей. Это унизительно, но нас четыре года подряд вносили в списки исходя из принадлежности к сословию. Мое имя было в самом конце.
— Я не знал о существовании таких списков. Мне очень жаль.
— Ничего, потом университет настоял, чтобы это практику отменили, — я махнул рукой. — Что было, то было и уже не вернется.
— А вам не хотелось узнать, что стало с теми, кто был вначале списка?
— Я и так знаю. Один спился и пять лет назад умер оттого, что осушил десятилитровый кубок красного вина. Другого разорвал на охоте кабан, а третьего заколол ревнивый муж. Те, кто живы, ведут бессмысленное существование богатых, знатных наследников древних уважаемых родов. Зачем спрашивается, они хотели стать магами? Те силы, что у них когда-то были теперь растрачены впустую.
— Детей со способностями все равно нельзя оставлять без присмотра.
— Вот и пусть их обучают частным образом. Сейчас в магической школе учится один мой знакомый. Это талантливый медиум, который далеко пойдет, если обеспечить ему достойные условия. Но он сирота, о его родителях ничего не известно, а приемным отцом является бедный рамедийский священник. В школу этот мальчик попал благодаря моей протекции. Если бы не это, его жизнь стала бы адом. Представляете, сын герцога и безродный сирота, сидящие за одним столом?
— Вы выросли, но внутри остались прежним. Чувство справедливости по-прежнему дает о себе знать.
— Полагаете, это плохо?
— Вы тоже можете ошибаться. Вдруг, настаивая на своем вы не правы?
— Это я как-нибудь переживу. Потом мне не так уж часто приходится принимать решения и соответственно ошибаться.
— Да, реже, чем мне… — грустно вздохнул Фаусмин, но тут же спохватился. — Но я не ошибаюсь. Император никогда не ошибается.