На следующий день город проснулся под гул толпы. На этот раз бунтовали кузнецы — огромные, закопчённые мужчины с молотами в руках. Они шли к зданию гильдии, неся на плечах чучело "мастера" Генриха, сшитое из украденных тканей.
Стража пыталась остановить их, но…
— Они не стреляют, — прошептал Лорен, наблюдая с крыши.
— Потому что среди стражников тоже есть наши, — ухмыльнулся я.
И тогда случилось неожиданное. Один из стражников — молодой парень с бледным лицом — опустил арбалет и шагнул вперёд.
— Я тоже из трущоб! — крикнул он. — Хватит!
Это была искра.
За ним последовал второй. Третий.
А потом гильдия кузнецов взорвалась. Не от огня, а от удара огромного тарана, который сами же подмастерья тащили через всю площадь.
— Вот и начало, — пробормотал кот.
Я не ответил. Вместо этого достал смартфон и отправил сообщение:
"Фаза два. Запускайте Правосудие."
Где-то в городе, в тайных типографиях, начали печатать новые листовки. На этот раз — с инструкциями. Как организовать забастовку. Как защищаться от стражников. Как побеждать.
Революция больше не была искрой.
Она стала пламенем.
И я знал — скоро оно охватит всю империю.
Дождь стучал по крыше старого склада, заглушая наши голоса. Мы обсуждали последние удары по гильдиям — кузнецы уже поднялись, ткачи бунтовали, а в порту рабочие отказывались грузить корабли без справедливой платы. Гризмо разложил перед нами карту, утыканную красными булавками.
— Ещё неделя, и весь город будет наш, — сказал он, потирая ладонь.
— Если Тайная стража не перехватит курьеров, — пробормотал кот, свернувшись у огня.
Я собирался ответить, когда дверь с грохотом распахнулась.
Молот стоял на пороге, его мощная фигура шаталась. Рукав его рубахи был пропитан кровью, а лицо — бледное, с перекошенной от боли гримасой.
— Предатель… — хрипел он, спотыкаясь внутрь.
Мы замерли.
Он сделал шаг, потом ещё один, и вдруг его колени подкосились. Я бросился вперёд, подхватывая его, но он был тяжёлым, как мешок с камнями, и мы вместе рухнули на пол.
— Кто?! — я схватил его за плечи, чувствуя, как кровь просачивается сквозь ткань. — Кто тебя предал?!
Молот задыхался. Его глаза, обычно такие яростные, теперь были мутными, но он из последних сил сжал мою руку.
— Он… с нами… — прошептал он, и кровь выступила у него на губах.
— Назови имя! — Гризмо присел рядом, тряся его.
Молот судорожно вздохнул. Его губы дрогнули.
И тогда он произнёс одно имя.
Тишина.
Я почувствовал, как ледяная волна прокатилась по спине.
Потому что это имя…
Было одним из нас.
Гризмо резко поднял голову, его глаза метнулись к двери.
Кот ощетинился.
А я всё ещё сжимал руку Молота, но она уже была безжизненной.
Где-то в темноте за окном раздался скрип — будто кто-то отступил на шаг, услышав своё имя. И теперь знал, что мы знаем.
Глава 32. Указ Императора
Я разжал пальцы, и рука Молота безжизненно упала на пол. Кровь растекалась по деревянным доскам, образуя тёмное, почти чёрное пятно. В ушах гудело, будто кто-то ударил в колокол прямо у меня в голове.
Имя.
Он произнёс всего одно имя.
"Табол."
Не громко. Не с ненавистью. Просто констатация факта, как будто он и сам не мог поверить до последнего момента.
Гризмо резко вскочил, выхватывая артефактный пистолет. Кот прыгнул на бочку, шерсть дыбом.
— Не может быть… — прошептал Лорен.
Но я уже знал — может.
Вспомнил, как Табол всегда "случайно" оказывался рядом, когда мы обсуждали планы. Как он настаивал на том, чтобы лично доставлять сообщения в самые опасные районы.
— Он с нами с самого начала, — сказал я, поднимаясь. Голос звучал чужим, ровным, будто это говорил не я, а кто-то другой. — С четырнадцати лет. Внебрачный сын главы гильдии печатников.
Ирма схватилась за кинжал.
— Но он же… он же был в катакомбах с нами! Он чуть не умер там!
— Идеальное прикрытие, — прошипел кот. — Кто заподозрит предателя в том, что он сам себя чуть не убил?
Где-то за дверью скрипнула половица.
Тишина.
Потом — лёгкий, почти невесомый звук, будто кто-то осторожно отступил на шаг.
И тогда я понял.
Он не убежал.
Он ждёт.
Потому что знает — мы теперь знаем.
Я смотрел на Табола. Он стоял передо мной, бледный, с перекошенным от страха лицом, но всё ещё пытался сохранить маску безразличия. Его руки дрожали, но пальцы сжимались в кулаки — не от злости, а от отчаяния.
— Ты знаешь, что я сделаю с предателями, — сказал я тихо.