За себя я не опасался. Что могут сделать магу пятеро рыбаков? Не хотелось причинять им вред из-за недоразумения.
Рыбаки еще с минуту разглядывали меня, а потом, словно по невидимой команде, все сняли картузы.
Старший сделал шаг вперёд. В свете костра его лицо казалось вырезанным из старого дерева, морщины глубокие, как трещины в коре, кожа тёмная от ветра и солнца. Борода седая, лопатой. В ней застряло несколько рыбьих чешуек, они блестели как крошечные монетки. Но глаза были молодые, внимательные, цепкие.
Прижав картуз к груди, он поклонился не спеша, с достоинством. Словно совершал какой-то ритуал.
— Ваше благородие, — голос звучал хрипло, но уверенно. — Степан Егорович Воронов, староста рыбацкой артели из деревни Каменка. А это мои товарищи.
Остальные тоже поклонились, вразнобой, кто как умел. Молодой парень покраснел так, что даже в оранжевом свете костра было заметно. Уши у него горели как угли.
— Данила Ключевский, — чуть кивнул я в ответ. — Еду на рыбалку, заплутал в темноте.
Мужики принялись переглядыватся. Я представился, проявил уважение, значит не чиновник, не с проверкой по их души. Человек случайный.
Начальная оторопь в их глазах быстро сменялась любопытством.
— Ваше благородие, — Степан говорил медленно, с заминками, подбирая слова. — Коли не побрезгуете, милости просим к нашему костру. Ночь холодная, а у нас тепло. Уха свежая, только что с огня сняли. Рыбка есть зажаренная. Не богато, конечно, не барский стол, но…
Он не договорил, но смысл был ясен. Что есть, тем и рады поделиться.
— Спасибо, с удовольствием.
Эффект был немедленным. Мужики словно разом выдохнули. Картузы надели обратно, но не сразу, сначала отряхнули от несуществующей пыли, расправили. У молодого парня картуз был новый, с блестящим козырьком, наверное, единственная дорогая вещь, раз даже на рыбалке с ним не расставался.
— Тимоха! — Степан обернулся к парню, скомандовал. — Место барину устрой! Да получше что-нибудь подстели!
Тимоха, тощий, нескладный, руки-ноги как у кузнечика, подскочил, чуть не споткнулся. Схватил первый попавшийся пенёк, потащил к огню. Пенёк был тяжёлый, сырой изнутри. Парень пыхтел, лицо покраснело от натуги.
Поставил пенёк у огня, не слишком близко, чтобы жар не пёк, но достаточно, чтобы тепло было. Начал обтирать рукавом, рукав оказался грязный, в пятнах от рыбьей слизи. Спохватился, покраснел ещё больше, полез в карман за тряпкой. Тряпка оказалась ещё грязнее, он посмотрел на неё с отчаянием.
— Да ладно, Тимоха, — буркнул кто-то из мужиков. — Не суетись, мешок возьми.
Парень оглянулся, подхватил откуда-то кусок мешковины. Постелил на пенёк, разгладил ладонью:
— Вот, ваше благородие, садитесь. Тут дым не идёт, ветер в другую сторону.
Я сел. Жар костра сразу ударил в лицо, приятный после холодной сырости реки.
Остальные всё это время топтались на месте, переминались с ноги на ногу, не решаясь сесть без приглашения, по прежнему соблюдая какие-то неписаные традиции.
— Садитесь, что ж вы стоите.
Рыбаки расселись вокруг с достоинством сенаторов. Каждый устраивался по-своему, один подложил под себя кусок брезента, другой облюбовал удобное бревно.
Рыжебородый уже суетился у котла. Котёл был большой, литров на десять, весь в копоти, но внутри чистый.
— Сейчас, ваше благородие, сейчас! Горячая, с пылу с жару!
Он выбирал кружку, перебрал три, прежде чем нашёл достойную.
Зачерпнул уху налил полную кружку, от щедрости едва не «с горкой». Передал, держа обеими руками, чтобы не расплескать.
Его руки оказались одетыми в рыбацкие перчатки, плотные с отрезанными «пальцами», чтобы сноровистей было нанизывать наживку или распутывать сети.
Ручка кружки оказалась предусмотрительно замотана тряпкой, иначе не взять, металл раскалённый.
— Осторожнее, ваше благородие, кипяток!
Пахло божественно. Это был не рыбный суп, который по недоумению называют ухой в ресторанах. Никакого пшена, картофеля, овощей или других добавок.
Только крепчайший бульон, сваренный из речной рыбной мелочи с одному повару известным набором пряностей и трав.
Первый глоток обжёг язык, но вкус был изумительным. Уха была настолько крепкой, что от неё слипались губы. Каждый глоток был полон живительной энергии и силы. В старину таким бульоном отпаивали раненых и лечили хвори. Разумеется, если поблизости не было целителей.
— Хороша уха! — искренне сказал я.
Рыыжебородый просиял улыбкой во весь рот, так что стали видны щербины между зубами:
— Рецепт фамильный, ваше благородие! От отца перенял, а тот от деда. Секрет в травке одной. Та растёт только у нас на болотах. Я с утра специально ходил, нарвал. Щепотку кинешь, и вкус совсем другой! Меня кстати Григорием кличут.