Следом представились по очереди и остальные. Чернобородый кряжистый мужик слегка бандитского вида оказался Кузьмой Петровичем. Остальные обращались к нему по имени-отчеству и с особым уважением.
Он был не просто рыбаком, а мастером, плетельщиком сетей. Потомственным, за его сетями приезжали со всей округи и ждали порой в очереди по полгода. Благодаря ему артель процветала.
Молодого ожидаемо хвали Тимохой, а последнего, самого молчаливого — Михеем. Своё имя он буркнул едва слышно себе под нос.
Увидев, что уха пришлась мне по вкусу, чернобородый Кузьма принес от костра разложенную на деревянной доске рыбу.
Несколько окуней были нанизаны на ивовые прутья целиком, через рот до хвоста. Запечены над углями. Кожа с чешуей чёрная, обугленная, вся потрескалась. Из трещин проступал прозрачный сок, который блестел в свете костра как растопленное серебро.
— К ухе, ваше благородие. С вечернего улова. Самых крупных отобрал, на углях томил.
Я взял одного окуня, держа за кончик прута. Он был ещё тёплый, чуть обугленный с одной стороны. Снял кожу, она отошла целиком, как чулок, обнажив белое мясо. Присолил крупной чуть сероватой солью. Откусил свежайшего нежного мяса с привкусом дыма, особенным, который бывает только у рыбы, приготовленной на открытом огне.
— Самогоночки не желаете? — предложил Григорий, прикасаясь к фляжке. — Тоже на травах, по дедовскому рецепту.
— Благодарствую, но воздержусь, — улыбнулся я.
— Нашел что предложить! — шикнул на рыжего староста. — Лучше чаю отведайте, — это уже мне, — Горячий, крепкий.
— От чая не откажусь.
Чай был тёмный, как дёготь. Пахло мятой, резко, свежо. Другие травы не распознал.
— Бабка в деревне сбор делает, — пояснил Тимоха, всё ещё красный как рак. — Говорит, от всех хворей помогает.
Пятый мужик, Михей, всё это время сидел в стороне, молчал. Худой, жилистый, бородка клочковатая, неровная. В руках он держал маленький ножик и строгал им какую-то палочку медленными, методичными движениями. Стружки падали в огонь, вспыхивали синим пламенем. Но смотрел Михей при этом не на палочку, а на меня. Глаза светлые, почти белёсые, как у полярного волка. Изучал, оценивал, думал о чём-то своём.
Мужики ёрзали от любопытства, но дали поесть спокойно. Как только отодвинул от себя пустую кружку, как Степан чинно приступил к беседе.
— Ваше благородие, если не секрет, что вас в наши края привело? — поинтересовался он. — Места тут глухие, не всякий барин решится.
— На рыбалку еду. В городе надоело. Шум, суета. Захотелось тишины, настоящей природы.
— Понятное дело, — закивал Степан. — В городе, поди, житья нет. Мы вот раз в месяц рыбу вяленую продавать возим, день там побудешь, голова кругом. А у вас, ваше благородие, наверное, каждый день так?
— Примерно так.
Тимофей не выдержал, любопытство пересилило робость. Подался вперёд, чуть не опрокинул свою кружку:
— А правда, ваше благородие, что в городе и ночью светло, и народу как муравьёв?
Вопросы посыпались со всех сторон. Спрашивали и про автомобили и про трамваи. Хоть Синеозерск находился в нескольких часах пути от их деревни, но поводов на то, чтобы поехать туда у этих рыбаков не было. А даже если и приезжали, то редко бывали где-то дальше рынка на пристани, сдавая свою рыбу ловким перекупщикам.
Так что я для них казался существом с другой планеты. Я отвечал на вопросы спокойно, размеренно, так что рыбаки и вовсе успокоились и расслабились. Им захотелось и самим произвести впечатление, мол и мы не лыком шиты. И в наших краях есть интересное.
— Ваше благородие, — Степан понизил голос. — Вы знаете, где мы находимся?
— Если карта не врёт, это Бабий затон.
Тишина установилась абсолютная. Даже огонь, кажется, тише затрещал. Все пятеро переглянулись.
— Знаете, стало быть, — медленно проговорил Степан. — И не побоялись приехать? Одни? Ночью?
— А чего бояться ночью? Вы же не боитесь. Сидите, рыбачите.
Степан чуть выпрямился, в голосе появилась гордость:
— Мы, ваше благородие, правила знаем. От дедов наших и прадедов. Когда можно, когда нельзя. Ночью тут как везде, обычная вода. Рыба даже лучше ловится, никто днём не рыбачит, она не пуганая. А вот днём…
Он замолчал, поежился, хотя у костра было жарко.
— Днём здесь смерть. Таким как мы, мужикам, смерть. Сказывают, что в воду идут сами, с улыбкой на лице.
— Как пьяные, — подсказал Тимоха.