Владимир Данилушкин
Магадан — с купюрами и без
Рассказы последних лет
Суицид как аргумент в споре
Только после вас!
Цепляюсь за разноцветный сверкающий мир сна, словно кот за кресло, когда поднимают его на форточку продышаться. Я видел во сне жену. Она была в масках: маска на лицо, маска на грудь, маска на попку. Я расскажу, пусть смутится. А впрочем, пусть вначале отоспится после перелета из другого полушария. Я и ждать перестал, а тут звонок среди ночи: «Не понял? Повторяю для особо одаренных: дуй в аэропорт».
Пятиэтажки за окном у подножия сопок — как серая машинописная копия. Машин еще немного, но тем непредсказуемее каждая, с нашей привычкой выезжать на полосу встречного движения. Гоню по трассе и не верю, что не подвох. Больше месяца не виделись. И это чужая страна. Накануне коллега, трижды побывавший за проливом, собирая материал о тюремной системе штатовцев, наказывал: «Не выпускай из виду, а то бывало, возвращенцы руки на себя накладывали». Нет, моя не такая. А чем черт не шутит! Есть же извращенцы, как и невозвращенцы.
После долгой зимы единственную асфальтовую дорогу подлатали, но на подъезде к аэропорту осталась грандиозная ямища — смерть подвеске. Вспомнил о ней в нужный момент и с удовольствием объехал опасность. Еще несколько километров, и вот она, пристройка-терминал международных рейсов. Будь слепым, и то бы различил ее в пустоте зала. Звезда телеэкрана пьет кофе в окружении офицеров таможни и никак не перейдет с английского на русский, словно заикается.
Ну, съездила и съездила, я не в претензии, может, и мне когда-то удастся глянуть за железный занавес собственными глазами. Рубашки, диктофон, игрушечная мышка для кота, не для компьютера, им обзаведемся лет через семь, букет искусственных роз. Подарков целый воз. От заморских вещей и от нее самой исходит грубоватый магнолиевый дурман, который скоро войдет в моду. Она словно откупается от меня и сына подарками. И еще радость глаз — фотоснимки — цветные, с пленки «Кодак», напечатанные там, за линией перемены дат. Виды Анкориджа и Магадана — яркие, яростные, словно наполненные итальянским солнцем и хмелем легкого вина. Снимки тоже пахнут, и это не очень укладывается у меня в голове. А еще парочка рекламных проспектов: примерно такие мы листали в библиотеке дизайнбюро в Сибири, где начинался наш с Лялей неброский роман. Не знал я, что так обернется, надо было учить английский!
Тогда оглушительных тонов картинки были пустым звуком, а теперь компоную себя в шикарные интерьеры, где кресла приласканы к подушкам, шкаф зализан в тон стереосистеме и даже абстрактная картина не кажется нелепицей. Наверное, и мои юношеские стихи в прозе пришлись бы ко двору. Я вдруг понимаю историческую поговорку: мол, советский человек пьет шампанское через своих представителей — я коснулся земли Аляски носками туфелек любимой женщины.
И вдруг пробивает «эврика», какие посещают меня в добром расположении духа: у моей жены талант прирожденного дизайнера. Как я не понимал этого все эти годы? Стоит на волосок сдвинуть на столе пишущую машинку — обнаружит и вернет на место. Что-то переставит и превратит беспорядок в композицию, которую снова нельзя трогать. Я и сам — тоже какое-то ее произведение, таю от восторга, будто корову купил, как бы сказала моя бабушка. У нас в поселке в Сибири была потрясающая рекордистка Томка — три ведра молока в летний день, и я знаю, что такое пить его парным, нацеженным в кружку.
Нам всегда говорили, что там негров линчуют и пьют из народа соки, а выходит, фабриканты, угнетатели, на кулачках дерутся: кто больше приятного людям сделает? Не бросают, как скотине: на, жри, хоть лопни, а не хочешь — не надо.
Когда началась почешиха с народной дипломатией и первая делегация американских бизнесменов пересекла таможенный коридор города, который стал побратимом, всех расселили по семьям. Руководитель, кстати, у него бизнес связан с квартирами, и его ценят как дизайнера, гостил у нас, снимал каждый свой шаг двумя фотокамерами, и вот лицезрю его фотки: себя на фоне обоев, невозмутимого кота на гуцульском покрывале, керамику, которую тащил из Закарпатья, рисунки сына. Жаль, что наш парень в отъезде с археологами, был бы ему дополнительный стимул изучать английский.
За большие деньги Роберт купил картину — групповой портрет первосвященников Аляски — в подарок Магаданской епархии. Несколько часов полотно пробыло у нас в квартире, и соседка, зайдя за солью, перекрестилась на картину, будто на икону. Как выяснилось, новый знакомец чудом выжил после катастрофы в горах, а потом, заново народившись, заинтересовался Достоевским, Православием, Русью. Так вот они какие, американцы, — думалось мне, и сердце колотилось так, как в 61-м году, когда запустили Гагарина.