Она отнесла котенка на кухню и налила ему молока в блюдце — его первую пищу в новом доме.
Вошел Девон с банками кошачьей еды. Поставив их на стол, он спросил, указав на широкую посудину.
— А это куда?
— Думаю, в чулан. — Она махнула рукой в сторону небольшого чуланчика рядом с кухней.
Покончив с молоком, котенок решил познакомиться со своим новым жилищем и прямиком направился в гостиную, к заманчивому беспорядку из ящиков и упаковочного материала, будто специально устроенному для его забав. Тори шла за ним, завороженная его наивной прелестью.
Хотя в этот раз Тори была готова к приходу Девона и встретила его выспавшейся и бодрой во всеоружии своей красоты, она неожиданно заметила, что ведет себя с ним так же, как во время его первого появления у нее, и находится в каком-то легком дурмане, не в силах разрушить то оцепенение, во власти которого пребывала утром.
Эта мысль расстроила ее. Но тут она вдруг обнаружила неизвестно откуда появившуюся в гостиной большую плетеную корзину для пикника. Ее содержимым можно было накормить целую армию.
— Это обед, — объяснил он, входя в комнату, и, поймав ее изумленный взгляд, добавил: — Вы же сами велели мне либо принести его с собой, либо приготовить самому. Помните?
— Да, кажется, я говорила что-то вроде этого.
— Будем есть сейчас или подождем немного?
— Когда хотите.
— Тогда сейчас. Я очень проголодался.
Тори охватило беспокойство, она чувствовала, что разговаривает с ним как со старым знакомым.
— Коварный вы человек, — вырвалось у нее.
Девон, освобождавший от вещей центр комнаты, повернулся к ней и, глядя на нее чистыми, ясными глазами, спросил:
— Непонятно, в каком значении вы употребили это слово. Имеется в виду нечто незаметно наносящее вред или что-то очаровывающее и соблазняющее?
Тори не нашлась, что сказать, но про себя подумала: конечно, второе, очаровывающее и соблазняющее.
— Так что же вы? — Он ждал ответа.
Ничего не говоря, она стала доставать котенка из ящика со стружками, откуда он не мог выбраться сам.
— Я хочу показать ему, где его место.
— Тори, мне кажется, что вы уходите от ответа.
Она снова промолчала.
— Кроме того, — продолжал он, — меня нельзя назвать коварным. Настойчивым — да. Или отзывчивым. Думаю, что скорее отзывчивый. Я люблю помогать другим.
Тори слушала и не знала, что ей больше сейчас хочется сделать: рассмеяться или запустить в него чем-нибудь. Но она только вздохнула и сказала:
— Пойду покажу новому жильцу его место.
— Хорошо, а я пока приведу здесь все в порядок.
Тори направилась в чулан. Разные мысли теснились в ее голове. Она не могла понять, кем на самом деле был Девон Йорк: добряком и весельчаком или тем человеком, который запомнился ей при их первой встрече этим утром властным и проницательным взглядом ясных зеленых глаз. Она не могла решить, который из них был для нее наиболее опасен. Но в чем она уже не сомневалась, так это в том, что он вошел — правда, возможно, временно — в ее жизнь. И что бы там Тори ни говорила, она устала от одиночества.
Глава 3
Во время необычного пикника, устроенного прямо на полу гостиной, Девон вел себя как давний знакомый. Это был добрый, веселый человек. Неужели тот поразивший ее, полный внутренней силы взгляд был всего лишь плодом ее воображения? Тори все больше молчала и уходила в себя, как это часто случалось с ней по утрам, но в мозгу ее шла напряженная работа. Ей не терпелось узнать, что же прячется за внешней оболочкой, которой он так искусно прикрывался?
Его открытость была всего лишь видимостью, маской, — она это знала, скорее, чувствовала. Возможно, тот взгляд, подобно сверкнувшей на мгновение ослепительной грани бриллианта, тоже был проявлением его сложности и многогранности? Как бы то ни было, она испытывала непонятную тревогу и волнение.
Все это было вовсе ни к чему. Одно его присутствие вносило неопределенность в ее жизнь, выводило из равновесия, которого ей, казалось, удалось достичь.
Ее вывел из раздумья его голос.
— Тори, спуститесь на землю.
— Да? Извините, — пробормотала она. — Что вы сказали?
— Я спросил, известная ли вы художница?
Тори едва удержалась, чтобы не рассмеяться. Она уже поняла, что, кроме всего прочего, Девон был из тех людей, которые могли сказать или спросить о чем-то слишком личном или неприятном, однако в их устах это не звучало оскорбительно.
— Нет, — сдержанно сказала она, — я не знаменита. Искусство — не та область, где легко добыть славу. Такие, как Пикассо, рождаются не каждый день.
— Да, понятно. — Продолжая слушать ее, Девон изловчился и выловил любознательного котенка из корзины, куда были сложены продукты. Потревоженное животное пыталось сопротивляться и, чтобы его успокоить, Девон дал ему куриную косточку.
Котенок яростно впился в нее зубами. Тори заметила:
— Смотрите, как бы он не поранился костью.
Девон согласно кивнул и вытянул перед собой свои длинные ноги. Опершись спинами на ящики, они сидели за постланной на полу яркой скатертью и мирно беседовали. Он снова заговорил об искусстве:
— Странно, но мне откуда-то знакома ваша фамилия и почему-то она ассоциируется у меня именно с искусством.
— Наверное, речь идет о Джереми Майклзе.
Девон на мгновение задумался.
— Да, верно. Теперь я вспомнил. Специалисты называли его американским Микеланджело. То, что он сумел выразить в скульптуре, не удавалось превзойти ни до, ни после него ни одному американскому художнику, да и мало кому во всей истории искусства. Кроме того, он был выдающимся экспертом по установлению подделок: музеи и коллекционеры во всем мире поручали ему определение подлинности произведений искусства.
Девон остановился и после паузы спросил:
— Так кем он вам приходится?
— Это мой отец, — улыбнулась Тори, — так что у меня раннее знакомство со славой, хотя, если можно так выразиться, опосредованное. Сама я никогда не стремилась к славе.
— Наверное, потому что был знаменит ваш отец.
— Возможно. Как-то он сказал мне, что славу легко добыть, но чертовски трудно удержать. Ему это удалось. — Она снова улыбнулась. — Ванная комната отца была вся в зеркалах. Не из тщеславия, а наоборот, из самоуничижения. Он говорил, что зеркала, в которых он каждое утро видел себя таким, каким он был наедине с собой: небритым, с красными от бессонных ночей глазами, в мешковатой пижаме, помогали ему не забывать, что он всего лишь человек.
Девон внимательно слушал, в то же время с интересом присматривался к ней.
— А ваш отец не хотел, чтобы вы пошли по его стопам и стали скульптором? Или же вы специально занялись живописью, чтобы не идти проторенным путем?
— Совсем нет. — Тори отвечала на вопросы Девона, словно повинуясь властному взгляду его глаз, и ничего не могла с собой поделать. — Отец не оказывал на меня никакого давления. Он вообще советовал мне заняться не искусством, а каким-нибудь другим делом. Правда, он был доволен, когда я решила посвятить себя живописи. Хотя, я уверена, не возражал бы, если бы я стала, например, маляром. Но раз уж я приняла такое решение, он был рад за меня.
— Вам повезло, что у вас такой отец.
Уж не ослышалась ли я? — подумала Тори, не ожидая, что он способен на столь глубокую грусть, явно прозвучавшую в его голосе. Но она не успела ничего сказать в ответ, потому что неожиданно он встал и, вежливо подав ей руку, помог подняться.
— Будем распаковывать? — спросил он.
Тори взглянула вверх, прямо в его открыто смотревшие на нее зеленые глаза, и неожиданно снова испытала желание ударить его чем-нибудь. О, эти глаза — властные, манящие, постоянно меняющие выражение… Они напоминали незамутненную зеркальную гладь озера, отражавшего покой и тишину. Но стоило попасть в него какому-нибудь предмету, как по всей поверхности расходились круги, все менялось и становилось загадочным.