Багровое солнце постепенно опускалось за холмы. Снег на глазах менял свои оттенки, переходя из розового в холодно-зеленый, из холодно-зеленого — в серовато-синий. Тонкий лед, разрезанный лодками, снова срастался, образуя сплошную корку.
Перед отправлением в путь гофмаршал решил отдохнув. Выгнав секретаря и писаря из комнаты, он растянулся на жесткой скамье и уснул.
Выехали точно в назначенный срок. Вёсла с шумом врезались в холодную воду. Маленькие волны, дробя отблески факелов, плескались у бортов лодок. Озеро дышало стужей. От нее не спасали ни палатки, ни меха. На самых больших лодках гребцы развели огонь в железных жаровнях. Берега исчезли в темноте, а огни Констанца еще не показывались.
Хуже всех переносила холод жена Сигизмунда. Она тосковала по теплу родного Цельского края. Барбора, постоянно ездившая с Сигизмундом по холодным северным Альпам, мечтала побывать в родных краях Каринтии. Она не любила своего супруга. Бесконечные путешествия с ним не доставляли ей никакой радости, — они мешали императрице пользоваться своим высоким положением. Ей было бы куда приятнее окружить себя сейчас придворными. Она-то уж постаралась бы подобрать себе кого надо!
А на примете — венгерские кавалеры и молодые горцы. Они здоровы, как бычки! У одних в крови — зной солнечных степей, у других — сок виноградных лоз Каринтии. В их глазах светится дьявольский огонь!.. Барборе вдруг показалось, что так могут думать только стареющие женщины. Фи! Ерунда! Ей всего двадцать три года! Но адский холод, поднимающийся от воды, пронизывает императрицу до самых костей. Кроме жалких угольков, тлеющих в жаровне, горят, зло сверкая, глаза Барборы. Впереди, в своей лодке, плывет Сигизмунд. Он везет Барбору, как неодушевленный предмет, покрыв мехами и одеялами. Разумеется, ее супруга забавляет этот балаган. Но сколько труда она тратит на то, чтобы хоть немного развлечься в бесконечной суматохе! Любоваться своим государем-супругом ей не доставляет никакого удовольствия. Барборе уже давно опостылело его лицедейство. Сигизмунд, как тетерев на току, исполняет один и тот же танец обольстителя и обманщика, — думает ли он о какой-нибудь девке или о короне императора.
Наконец вдали показались огни Констанца. Кормчий, подававший сигналы, ускорил темп. Гребцы налегли на вёсла. С берега доносился отдаленный гул толпы.
Лодки одна за другой начали причаливать у моста святого Конрада. На ступенях пристани хозяева города расстелили ковры, а по их краям поставили часовых. Римского короля ожидали посланцы папы, собора и города. Как только Сигизмунд ступил на землю Констанца, зазвучали фанфары и загудели колокола. К Сигизмунду подходило то одно, то другое посольство. Послы сильно замерзли, — их посиневшие губы с трудом произносили латинские слова. Позади послов, тесно сгрудившись, стояли зеваки. Когда прозвучало последнее приветствие, гофмаршал и церемониймейстер построили процессию. Скоро сна тронулась. Впереди — герольды и конные трубачи, затем — венгерские всадники в леопардовых шкурах. Вслед за ними двигались Сигизмунд на белом жеребце, Барбора в носилках между двумя лошаками, покрытыми алыми, шитыми золотом, попонами, а за ней — тоже в носилках — Елизавета, королева Боснии, и Анна, герцогиня вюртембергская. За носилками тянулись титулованные всадники, саксонский курфюрст Людвиг со своим герольдом и бесконечное множество графов, баронов, рыцарей, телохранителей, придворных дам, пажей, имперских чиновников, писарей и слуг. Факельщики освещали дорогу, держа факелы высоко над головой. Городские флаги были опущены к земле. Трубачи поднесли к губам фанфары, а барабанщики ударили палочками по барабанам. Процессия вступила в город, пересекла площадь и повернула за угол. Длинная, с двумя тесными рядами факелов по обеим сторонам, она походила на огромную светящуюся гусеницу. Факелы мигали, сыпали искры и чадили красным пламенем, — всюду блестели позолота, королевские облачения, меховые плащи и оружие, вынутое из ножен.
Сигизмунд ехал на своем любимом жеребце. Свет факелов придавал его рыжим усам бронзовый оттенок. Император наклонял голову то влево, то вправо, улыбался и приветствовал толпу движением руки, затянутой в белую перчатку. Поверх перчатки виднелся перстень с большим камнем. Собственно, это было всего-навсего цветное стекло. Драгоценные камни его императорскому величеству пришлось заложить. Разумеется, никто из зевак не знал этого и не мог знать. Не думал об этом и сам Сигизмунд. Казалось, что его глаза вглядывались в каждого человека, хотя он только скользил ими по лицам некоторых людей. Император воображал себя центральной фигурой, вокруг которой будет вращаться весь собор, и рассчитывал, что с божьей помощью повернет дело так, как ему хочется.