Рунтингер не понимал парня, но пожалел, когда тот закончил говорить. Негоциант услышал слова, чуждые миру его представлений. В них было что-то новое, таинственное и колдовское. А ведь он даже не упомянул о золоте. Это — мир необыкновенных вещей. Их нельзя ни продать, ни купить, ни заложить. Это — ничто, неосязаемое и невесомое. Но как оно, черт возьми, возвышает тебя!
Уже светало, и Рунтингер увидел лицо соседа. Тот ухмылялся:
— Что? Вздор говорю, дружище? Да? Когда я напьюсь, то делаюсь очень болтливым. Мне не везет… Я только из-за вас не напился до немоты. Вы попали ко мне в лапы как раз в тот момент, когда я снова собирался пить. Мой собутыльник нализался до чертиков и куда-то исчез. Он пошел к какому-то доверчивому ротозею за деньжатами и не вернулся.
Рунтингер понял, что это он доверчивый ротозей. Так вот оно как! Итальянец — приятель рыцаря фон Волькенштайна! Видимо, поэты тоже бывают разные.
Со двора донесся ужасный шум. Какой-то парень, вывалявшийся в сене и похожий на чучело, тащил за руку упиравшуюся девушку.
— Ты обокрала меня! — кричал он. — Неужели ты, чертова шлюха, стоишь целый дукат? Да за дукат я мог бы переспать с любовницей архиепископа!..
Шумная пара приблизилась к воротам. Сено падало с волос и усов мужчины. Рунтингер и Поджо узнали в нем рыцаря Освальда фон Волькенштайна. Вслед за ним и его спутницей бежали трактирные слуги. Итальянец схватил Рунтингера за рукав и потащил со двора:
— Идемте! Я уже сыт этим по горло!
Улицы были еще пустынны. Кое-где им встречались пешеходы. Они несли корзины с мясом и хлебом. Особенно много брело пьяных — поодиночке и группами. Среди них были мужчины и женщины, — мужчины с окровавленными лицами, а женщины растрепанные и в рваных платьях. Кое-где возле домов валялись трупы или мертвецки пьяные люди.
Уже совсем рассвело, когда они добрались до площади, на которой возвышался кафедральный собор. За собором, прилепившись к углу башни, стоял маленький домик. Поджо направился туда, кивком предложив Рунтингеру следовать за ним. Седовласый ключник открыл дверь, и они увидели лестницу, ведущую на башню.
Господин Рунтингер удивлялся самому себе: он проболтал остаток ночи со взбалмошным поэтом. Собственно, болтал не он, а итальянец. Поэт таскал его по улицам, а теперь повел, черт бы его взял, по крутой лестнице, на самую верхушку башни. Более того, он целиком доверился этому парню, и тот водил его, как кобеля на сворке, даже не спрашивая его желания и не называя ему своего имени.
Уф! Наконец-то они взобрались наверх.
Солнце поднялось еще невысоко над горизонтом и было окутано молочной мглой.
Только отсюда было видно, как мал и тесен этот городок. Сразу за гребнями крыш взгляд останавливался на городской стене. Рейн и Боденское озеро с двух сторон ограничивали Констанц. Некоторые дома, усадьбы и склады заметно возвышались над внутренней частью крепостной стены и, как часовые, наблюдали за городом и охраняли его. Городок лишь в трех местах протянул свои каменные щупальца к воде: на двух островках внутреннего рейда Констанца и у Рейнского моста, ведущего в предместье Петерсхаузен. Проникнуть дальше Констанц не осмеливался. На востоке искрилась под лучами утреннего солнца гладь спокойного и величественного Боденского озера или, как посмеивались над жителями города иноземные купцы, Констанцского моря, а на другой стороне, за городскими стенами, равнина постепенно поднималась и переходила в небольшие холмы. За городом чернели пашни с прошлогодней стерней, по цвету мало чем отличавшиеся от сплошной массы крыш. Но черно-бурое пространство уже освободилось от зимней спячки. Впитав в себя влагу талого снега и зимних дождей, почва потеплела, раскисла и приготовилась принять семена.
Пробуждение природы особенно чувствовалось в воздухе. Свежий ветер щекотал ноздри запахом соков земли, проникал в легкие, заставлял их еще более жадно вдыхать весеннюю свежесть.
Как легко здесь человек забывал о людях, живущих внизу. С вершины башни город казался скоплением игрушечных домиков, которыми забавляется ребенок-великан на берегу пруда. Покидая их, он собрал эти домики в кучу, а башни монастыря, храмов и епископского замка Готтлибена сунул куда попало.
— Мне хотелось еще разок посмотреть на город, освободившись от чар утреннего Констанца, — сказал Поджо. — Здесь человек лучше всего взвесит все «за» и «против». Смотрите: перед вами Констанц, или Constantia, что значит «постоянность», а в более широком смысле слова — «надежность», «верность». В действительности же, дружок, здесь нет ничего подобного, — усмехнулся он. — В Констанц съехались власть имущие со всего света. Они прибыли сюда с особыми полномочиями и туго набитыми кошельками. О чем мечтают эти господа? О том, чтобы увезти отсюда больше чинов, полномочий и денег! Как добиться им этого, если перед ними лежит один кусок? Сильные проглотят слабых. Кучи золота и чинов из рук одних хищников перейдут в руки других. Владыки рассыплют, разбросают и снова соберут золото, отберут чины у одних и передадут их другим.