— Я хотел бы поговорить с тобой наедине.
Гус сначала нахмурился, а потом согласился.
— Оставь печку! — обратился он к Прокопеку. — Теперь я подложу дров сам. Иди спать…
Только после того, как студент вышел из комнаты, Палеч переступил ее порог:
— Ты, по-видимому, догадываешься, чтó привело меня к тебе домой.
— Нет, не догадываюсь, — ответил Гус и подложил полено в огонь. — Я полагаю, что нового мы ничего не скажем, если речь идет об индульгенциях…
— Да, речь идет о них… — подтвердил Палеч.
Гус молчал. Палеч нетерпеливо подошел к столу, на котором лежали исписанные листы.
— Пишешь? — спросил он, желая выгадать время.
— Готовлюсь к завтрашней проповеди, — ответил Гус.
Палеч с жадностью пробежал несколько строчек. Они вызвали у него изумление и испуг.
— Так ты… ты в самом деле выступаешь против индульгенций и сеешь смуту?..
— Сею смуту? — пожал плечами Гус. — Я хочу только сказать людям правду об этой торговле.
— Ты… ты везде носишься со своей вечной правдой!.. — сказал Гусу Палеч, уже поставивший всё на карту.
— В мире существуют и вечные истины. К примеру, грабеж всегда остается грабежом, независимо от того, кто грабит — жалкий карманник, крадущий золотой, или папа — грабящий всю страну, весь народ.
Палеч едва не перекрестился:
— Ты кощунствуешь!
— А ты думаешь иначе? — спросил Гус.
— Важно не то, что я думаю или не думаю. Речь идет о том, что я могу и чего не могу. При данных обстоятельствах я не могу идти по твоей гибельной стезе… — Палеч показался Гусу каким-то жалким и подавленным… — На что бы я стал жить? Ведь я сразу лишился бы своего прихода. — Потом виновато добавил: — Я до сих пор не вернул тебе свой долг. Потеряв пребенды, я не смог бы ни с кем рассчитаться.
Гус отвернулся от Палеча. Он не хотел глядеть ему в лицо.
Боже, каким духовно нищим может оказаться человек!
— О долге не беспокойся! — равнодушно сказал Гус. Едва преодолев отвращение к Палечу, магистр повернулся к нему, положил руку на плечо посмотрел прямо в глаза:
— Друг Штепан, опомнись! Неужели ты забыл смешную поговорку, которую когда-то сложили о нас? «Дьявол породил Виклефа, Виклеф — Станислава, Станислав — Палеча, а Палеч — Гуса!» Тогда ты был куда более горячим сторонником исправления церкви, чем я! Тогда ты негодовал, а теперь утратил всякое красноречие. Неужели ты не видишь, что изменяешь самому себе, порываешь со своим светлым прошлым? Как ты можешь беззастенчиво отказаться от славных обычаев наших предков, от чудесного и глубокого мира чистой и откровенной мысли, которая учила, обогащала и вела нас и тебя? Да, и тебя, Штепан! Ты отказываешься от университета, от наследия наших ученых и поэтов, от прекрасных идеалов, за которые они боролись испокон веков, не жалея живота своего. Неужели ты не чувствуешь, что отрекаешься от истины и порываешь с народом, цветом и плодом коего ты был сам? Разве тебе не известно, что каждый человек обязан честно отдать народу всё, что взял у него, помочь ему своим словом и делом? Эх, Штепан, Штепан! Не падай духом — выдержи испытание!
— Ты — дьявол, дьявол, проклятый дьявол! — дрожа всем телом, закричал Палеч, освобождаясь от руки Гуса и отступая назад.
— Дьявол? — грустно сказал Гус. — Я — твой друг, Штепан!
Чувство сожаления неожиданно овладело и Палечем — он бросился к Гусу:
— Ты думаешь, я не друг тебе? Я — твой друг, Ян! Друг! Такой, как прежде! Всё, что я сказал тебе, сказал как другу. Ты близок мне. Я хочу спасти тебя. Я говорю тебе это сейчас. Когда ты выступал против продажи индульгенций с университетской кафедры, твое мнение рассматривалось как речь на ученом диспуте — она ни к чему не обязывала тебя. Ты спорил тогда со мной и со Станиславом. Что ж, ладно, твое мнение осталось известным только нам, твоим друзьям. Помни: если ты выступишь завтра против индульгенций в Вифлееме, перед тысячами слушателей, тебя услышит вся Прага, весь мир! Потом ты не сможешь никуда сунуть носа — порвешь нити, связывающие тебя с нашей церковью. Тебе угрожают одиночество и кара. Не забывай это! Ведь и магистр Станислав, твой старый учитель, просил тебя хорошенько всё обдумать и взвесить, пока ты не решился на последний шаг. Он любит тебя. То же говорю тебе и я, твой старый друг.
— Друг Палеч на одной стороне, а подруга Истина на другой. Говорите вы нечто несовместимое. Кого же мне предпочесть?
Это был не вопрос, а ответ.
Палеч понял его. Ему стало ясно: наступил конец.
Конец…
В душе Палеча мгновенно закипели горькая злоба и ненависть, — они едва не захлестнули его: