«А кто будет дома? Что ж… Дела придется передать Мельхиору. Бедняга мальчуган… Следовало бы раньше обратить на него внимание. Верно, следовало бы. Но когда? Дома у меня никогда не было свободной минутки. Да и часто ли я грелся у семейного очага? Вниз я спускаюсь только для того, чтобы поесть и поспать. За обедом никто не смеет тревожить меня болтовней. Даже за столом я не перестаю думать о деле. Собственно, с сыном я вижусь только в конторе. Да и там я немного разглядел в нем. Мельхиор приходит всегда точно, как все писари, усаживается за свой столик и не отрывает глаз от бумаг, пока соседи не пойдут на обед или не кончат работу. Сын никогда ни о чем не спрашивал у меня, а я никогда ничего не рассказывал ему.
А теперь я должен доверить Мельхиору такое большое дело! Хоть бы он содержал его на нынешнем уровне! Правда, сын — добросовестный, старательный и аккуратный. Он никогда не промахнется, не пожалуется на свою усталость, хотя с виду тоненький, как былинка. Все эти достоинства хороши для прилежного писаря — и только! Он может оказаться совершенно неспособным, когда ему придется самостоятельно обдумывать коммерческие вопросы, вести дело самому. Тут же недостаточно уметь считать, — надо решать. Мне следовало бы пораньше поговорить с ним, — ведь я прекрасно знал, что поеду в Констанц и что мне понадобится замена. Всякий раз, когда я встречался с сыном, у меня пропадала охота говорить об отъезде. Откуда у парня взялись холодные рыбьи глаза? Его лицо — лицо старика, губы совершенно бесцветны… Торговля мне, слава богу, всегда удавалась, а вот сын почему-то не удался!
Вчера я сообщил ему об отъезде. Черт возьми, я хорошо помню свою первую торговую сделку. Когда покойный батюшка позволил мне заключить ее, я был горд и от радости чуть не подпрыгнул до потолка. А Мельхиор? Он поднял свои безжизненные рыбьи глаза и еле выдавил: „Слушаюсь, батюшка“. И это всё, что он сказал. Казалось, сын воспринял это, как приказание, — точно я поручил ему купить бочку селедок.
Откладывать поездку больше нельзя — наступает последний вечер. Нужно поговорить с сыном по душам и дать ему самые необходимые указания».
…За спиной Матиаса Рунтингера скрипнула дверь. Осторожно передвигая ноги по дощатому полу, в комнату вошли писари. Рунтингер даже не повернувшись в их сторону, что-то пробурчал в ответ на их приветствия. Писари начали усаживаться за свои столики, скрипя стульями, шурша одеждой и шелестя бумагой.
Что ж, он, пожалуй, попробует!
Купец повернулся к писарям и сказал:
— Убирайтесь отсюда к черту! Сейчас вам надо быть на складах и во дворе. Просмотрите товар и сверьте его по накладным. А ты, Мельхиор, останься…
Все писари, кроме Мельхиора, сидевшего за своим столом, как воробьи выпорхнули во двор. Спокойный и невозмутимый, Мельхиор даже не взглянул на отца. Худыми костлявыми пальцами он приводил в порядок бумаги, перья и свинцовые палочки.
Матиас Рунтингер хотел было крикнуть на сына и расшевелить его, но вовремя спохватился. Желая приободрить себя, купец принялся ходить по комнате. Только после третьего поворота он заговорил с сыном. Беседуя с Мельхиором, Матиас Рунтингер не испытывал никакого воодушевления. Купцу казалось, что он бросал горох в стену. Но когда Матиас начал передавать сыну свой опыт и свои знания, то неожиданно обрадовался. В его душе заговорил старый хищник, совершивший на своем веку немало удачных сделок. Он разбирал самые яркие операции, подчеркивая то одну, то другую, важную, но мало заметную на первый взгляд деталь, от которой зависел успех. Его походка становилась более уверенной, на скуластом лице заблестели, и ожили глаза. Он не сразу избавился от воспоминаний о своих старых удачных сделках. К черту! Сначала он даст Мельхиору несколько практических советов!