Семёныч метнул файрболл, тот с шипением и свистом врезался в правое переднее колесо машины, тут же оторвавшееся и покатившееся, виляя и дымя, в сторону полуразобранного трактора доисторических времён.
— Защиту, защиту ставь! — крикнул Федоренко, речитативом выкликая слова заклинания. И вовремя — тёмная фигура, выскочившая из-за руля автомобиля, взмахнула рукой и о капитана разбился огненный шар, растёкшийся по поверхности магического пузыря тонким сияющим слоем.
Я тоже взмахнул рукой и пустил файрболл, но мой шарик был вялым и каким-то тухлым, как будто выцветшим. Противник с издевательским хохотом отбил его в сторону, а затем, со звуком лопнувшей струны поднялся в воздух и полетел в сторону реки.
— Уходит, уходит сука! — отчаянно крикнул Федоренко и выхватив из подмышки «макаров» выпустил в сторону преступника полную обойму, до смерти напугав стаю грачей, торжественно возвращавшихся на родину из дальнего путешествия. Весна, мать её за ногу! Все башмаки уделал в грязи!
Грачи дико заорали и «отстрелялись» прямо на нас с капитаном Федоренко, покрыв наши тела позором и противными слизистыми пятнами. Федоренко залепили прямо в глаз, как будто бы намекая, что надо бы целиться и получше. Я изнемогал со смеху, глядя на красного, разъярённого как бык начальника, прочищающего своё недреманное око и изрыгающего нецензурную брань такой концентрации, что она вполне могла сложиться в формулу заклятия. Оторавшись, Федоренко обратил свой гнев на меня:
— Ты какого хрена стоял?! Ты почему не достал свой ржавый карамультук и не начал стрелять по этому подонку? Что ты ржёшь, как дебил?
Я успокоился и перешёл на внутреннее, скрытое осмеяние ситуации — капитан в гневе был страшен, не хватало ещё попасть на внеочередное дежурство или отправиться в помощь к Андрюхе — ремонтировать наш пепелац.
— Это я над собой смеюсь — дипломатично заметил опер Кольцов — второй раз за день в дерьме. А ты молодец, командир — разок, похоже, в него попал. Я видел, как он вздрогнул, когда отлетал.
— Точно? — успокоился и пришёл в благодушное настроение капитан — не ошибаешься?
— Точно — нахмурившись для убедительности подтвердил опер Кольцов — ты снайпер, каких мало! (Ага! Клюнул! Дежурство вроде отменяется! А ведь он точно попал…). Я что предлагаю — давай мы всё-таки вызволим всё-таки девицу, а потом уже поищем капли крови по пути следования этого ДЛО.
— Чего такое ДЛО? — не понял Федоренко.
— Дерьмовый летающий объект — ухмыльнулся я.
— Ты не придумывай давай! Всё детство в ж….е играет! Пошли, на машину посмотрим. Девка там страдает, а ты тут хрень всякую несёшь!
Мазда стояла, как мёртвая, и лишь когда мы подошли, захлопнула водительскую дверь и подняла стёкла, уберегаясь от похитителей. Семёныч хмыкнул:
— Поздно боржом пить, когда печень отвалилась! (По-моему эту остроту придумал ещё шут Ивана Грозного! И вот до сих пор она, как дерьмо, непотопляемая). Открой двери, недоумок японский!
— Вы не есть хозяин! — грозно заявила машина — вы есть преступник и я вас наказать!
— Какой дебил ставил ей это произношение? — сморщился капитан — похоже, опять серые дилеры — таскают через границу полуозвученные тачки! Щас я…
Федоренко достал из кармана синий пузырёк — я знал, что в нём он хранил «пыль развоплощения». Надо было убрать одушевление машины, иначе она ни черта не даст нам влезть в её нутро. Передать управление и владение автомобилем может только его собственник — впрочем, это любой ребёнок знает.
Семёныч бросил щепотку порошка на капот машины — предположительно, мозг автомобиля, то есть то, чем он думает, находилось под капотом, в двигателе.
Кстати — распространённое заблуждение, на мой взгляд. Ну с чего люди решили, что они думают головой? (Провокационные высказывания о том, что некоторые думают головкой оставлю на совести Семёныча!) Читал как-то в сети — очень давно, ещё в двухтысячные годы, был один преступник, который умудрялся совершать преступления не имея половины мозга! И он нормально жил, питался, двигался, отправлял естественные надобности… чёрт! Я прямо-таки Андрюху описал! Может у него вообще мозга нет, и думает он задницей?
— Ты чего замер-то? — вырвал меня из философских размышлений голос Семёныча вскрывай багажник, не видишь — в салоне пусто! Всё-таки не май месяц, а середина апреля. Холодно, а как ты говоришь — девка голая, как младенец! Быстро давай! Сумеешь с заклинанием отмыкания справиться?
— Я что, курсов не заканчивал? — слегка обиделся я, и стал лихорадочно вспоминать слова… ага, есть — данта кируса мунга! Чёрт — забыл из пузырёчка-отмыкателя полить замок. Данта кируса мунга!
Щёлк! — багажник открылся и мои глазам предстала картина маслом — девица в первозданном виде, в позе зародыша, на локтевых суставах повязки, а из волос выстрижен довольно длинный клок, прямо до кожи головы, открывающий плешь сантиметров десяти в диаметре. А девице-то придётся носить причёску «после тифа» — подумалось мне. Видел я в старых кино, как после большевистской революции люди заболевали тифом и их стригли налысо. Долго не мог понять — почему — пока мне не рассказали, что главным бичом, разносчиком тифа была обыкновенная вошь. Вот и лишали несчастных насекомых привычного ареала обитания, вынуждали искать пристанища на менее вкусных существах по типу собак и кошек.
— Опять застыл! Ты что, в Андрюху превращаешься, что ли? — рявкнул за спиной Федоренко — ты что, голых девок не никогда не видел? Я тебе потом покажу картинку с голой бабой. Сможешь даже взять её домой и поюзать вечером, перед сном. Картинку, не бабу. Доставай её оттуда, мать твою за ногу! Холодища, ветер, а он смотрит, как баран на новые ворота! Простынет девка ведь, неужели сердца у тебя нет, не жалко!
Сердце у меня было, огромное, любвеобильное, и Вика в нём, похоже, сейчас борется с наступающей на неё новой любовью — Василисой Прекрасной.
Я осторожно подсунул под девушку левую руку, а правой накинул ей на спину мою многострадальную куртку, уберегая от далёкого дыхания Снежной Королевы. Без куртки как-то сразу стало прохладнее — хоть она у меня и неказиста, но на ней лежит заклятие сохранения тепла — даже в сорокоградусный мороз можно ходить, и ничего не случится. А вот в одной единственной рубашке теперь колотун, однако. Дрожь пробирает.
Подсунув руку под попку девушки, я поднял Василису на руки, крякнув, как штангист — девица, не смотря на свою субтильность, была не так уж и легка! Довольно упитанная, надо сказать. Или я давно не уделял должного внимания своему физическому воспитанию?
Василиса вдруг открыла синие глаза, поморгала ими и обняла меня за плечи:
— Мой принц! Потом вдруг вцепилась мне в шею обеими руками, притянула к себе и впилась мне в губы долгим поцелуем.
— Что, заклятие подчинения наложено? — усмехнулся Семёныч — встречался я с таким делом. Первый, кого увидела, открыв глаза — тот и хозяин. Помню одна баба преследовала меня, наверное, с год! Пока её муж не увёз в другой город. Так и оттуда она умудрялась бомбардировать меня письмами — откуда-то и адрес домашний узнала! Света просто бесилась, читая её письма, где та в красочных подробностях рассказывала, что сделает со мной в укромном местечке, или что должен сделать я, когда, наконец-то, доберусь до её сладкого тела.
— А что, заклятие подчинения не снимается, что ли? — ошеломлённо спросил я, оторвав от себя губы Василисы и тяжело дыша — и чего ты, нарочно сказал мне, чтобы я её поднимал? Знал, что заклятие наложено?
— А чего тебе — ты неженатый, ну попреследует слегка, и чего? Тебе в удовольствие, ей в радость. А меня Светка со свету сживёт. После той истории она подозрительно косится на всех баб, что рядом со мной проходят. Говорит — это нарочно я на бабищу наложил заклинание подчинения. Мол, мне всегда нравились рубенсовские формы, то есть здоровенные сумоистки. И ничего ведь не докажешь! — скривился капитан — ладно, сажай её пока в салон, на заднее сиденье. Пусть там сидит, пока не очухается. Одежду надо ей добыть, тогда и вытаскивать. Сейчас я вызову криминалиста, прокурорских, да и мамаше надо позвонить — дочку-то нашли, пускай прилетает и забирает.