В яме всхлипнуло и снова послышалось с отчаянием: «Две доли пластилина, глины или теста, одна доля золы. Перемешав, раскатать в плоский блин…»
Погодник поднял с земли лопату, подошел к краю ямы и спрыгнул вниз. Девочка испуганно взвизгнула, а, узнав его, отползла подальше и закрыла лицо ладошками. В яме было темнее, но в свете луны на утоптанной глине отчетливо виднелась странная конструкция: небольшой и не очень ровный глиняный блинчик, круглый и плоский. А по его краям — пять вылепленных из глины пальцев, нелепо торчащих в стороны. Маму Зайки обвинили зря — ее дочка не только понятия не имела, как делается обряд, но даже не представляла, как выглядит звезда. Зато фигурка на блинчике имелась, и не одна: три глиняных человечка были вылеплены с большой старательностью и стояли на глиняной тарелочке в разных позах как музыканты на сцене. Лицо у каждого из глиняных человечков было завязано маленьким куском тряпочки, а в ручку воткнута щепка, на другом конце которой виднелся сплюснутый глиняный шарик. Погодник вдруг понял, что Зайка пыталась изобразить топоры в руках.
Не говоря ни слова, несколькими взмахами лопаты он брезгливо сгреб весь этот ужас и тщательно вкопал, забил сапогами в глинистое дно ямы, накидал сверху еще пару лопат чистой глины и затоптал, чтобы ничего не осталось. Только после этого он перевел взгляд на девочку.
Зайка теперь не закрывала лицо ладошками, не боялась и не плакала, ее лицо без повязки было очень похоже на лицо матери, а в свете луны казалось спокойным и отрешенным.
— Наверно у меня ничего не получилось, — произнесла она угрюмо.
Погодник кивнул.
— Научи меня, как надо правильно? — тихо попросила Зайка.
— Я тебе рассказывал вчера, что это не бывает правильно. Я же объяснил, что небесные молнии когда-нибудь убьют каждого, кто делал обряд.
— Ну и пусть, — серьезно ответила Зайка. — Но чур сначала — тех, кто маму…
Ее глаза блестели в полумраке спокойной недетской решимостью, а личико было перемазано в слезах и золе.
Погодник вздохнул.
— Вылезай, горе мое. Мы сейчас с тобой пойдем мыть руки и чистить одежду.
Бабка пришла доить коз, гремя эмалированными бидонами.
— Слыхали новость-то? — сообщила она, косолапо протискиваясь в узкую дверь сарая. — Убило ночью Сторожа.
Погодник охнул и сел, откидывая одеяло.
— Сторожа? Старика?! — спросил он. — Того, что ворота города открывал?
— Его, его, — закивала старуха. — Уж кому он мог помешать — ума не приложу. И жил бедно, и работу для города делал полезную, ворота сторожил, разбойников высматривал… А ты ж вчера в город пришел, говорил с ним наверно?
— Говорил, — кивнул Погодник. — С ним, и с помощником его, Дозорным. Парень такой молодой.
Бабка подхватила низенькую деревянную табуретку, стоявшую у стенки сарая, и отправилась к козам за выгородку.
— А скажи, добрый человек, — продолжила бабка странным тоном, — как он говорил с тобой? Не обидел ли чем? Сразу ли в город пустил или не хотел?
Погодник аккуратно свернул постель, сверху положил подушку и закрыл все покрывалом, чтоб не налетело мусора.
— Никак нет, — ответил он отчетливо, — досмотрел мои вещи и пустил в город. А если вы на меня плохое думаете, то я ни лица его не видел, ни имени не знаю, ни зла к нему у меня не было.
Бабка долго не отвечала, и Погодник решил, что она увлеклась дойкой, но старуха все же ответила:
— Бывают люди, что без зла обряд лепят. А что касается имени, так люди рассказывали, будто есть в мире и такая магия, чтобы человека убить можно было и без имени и без портрета. Надо только в центр звезды взамен фигурки компас положить, номер дома шепотом произнести, да заклинание нужное.
— Чуть какая! — фыркнул Погодник. — Нет такой магии, и компас тут вообще ни при чем.