— Что, так нравлюсь, малыш? — мстительно тянешь в ответ на его молчание, наслаждаясь маленькой победой в этой битве неозвученных чувств, от которых каждый волосок твоего наполовину нагого тела встаёт дыбом.
— Ну ты и бестия, Т/И, откуда в тебе столько наглости? — его голос прямо над ухом заставляет тебя вздрогнуть, а мысли выпорхнуть из головы роем тысячи бабочек, когда его теплый палец касается шрама на пояснице, мягко очерчивая его белесый контур, — откуда этот шрам?
— Что касается наглости – у меня лучший учитель… А шрам… Получила его давно… Тебе правда интересно, ПиДжи? — тихо спрашиваешь, немного вздрагивая от сотен мурашек, когда он кладет на него всю ладонь, даря коже блаженное чувство касания теплой бархатной бумаги.
— Хочу знать… А ещё, откуда эти крылья? — просто отвечает монстр, шагнув ближе и едва заметно касаясь всё ещё голыми ребрами твоей обнаженной спины, по которой скользили пальцы, очерчивая темные перья рисунка.
— Ну… В детстве любила влезать в неприятности. И однажды умудрилась упасть прямиком на битое стекло спиной. Осколок был большой, даже швы накладывали… А крылья… Это символ свободы. Знаешь… От чужого мнения и злых шепотков за спиной… От собственных грехов и тянущих вниз мыслей, страхов и неуверенности… Свободы от самой себя, как… Независимость, — ты немного морщишься, вспоминая, как было больно, больше имея ввиду пережитые душевные страдания, но рука позади тебя давит на кожу сильнее, поднимаясь выше, вновь обводя контуры татуировки на лопатках, мягко опуская и вторую ладонь на спину. Ты слышишь его дыхание над ухом, словно немного прерывистое, как будто от боли или сдерживаемого напряжения, о котором он точно не скажет, даже если спросишь. А потому ты решаешь задать другой вопрос.
— Джем, а откуда на твоих рёбрах эти следы? Твои… Шрамы… — задаешь его, мысленно отмечая, что все чаще зовёшь его именно так, словно ласково, позволяя это обращение к нему, лишь оставаясь наедине. Душа сильно тяжелела, когда ты осознавала, что он никому не позволял подобного кроме тебя…
— Таким я был рождён, Т/И. Выглядит не очень, могу даже не спорить, — в его голосе, притихшем на полтона, сквозит тягучая нота грусти, но ты спешишь оборвать ее, повернувшись к скелету лицом и ловя его пристальный прищур со зрачком-слезой в левой глазнице.
— Ты ошибаешься, — даришь ему слабую улыбку, боясь обидеть в столь деликатный момент, но решаешься, продолжив, — тебе идёт каждый до единого и… ты действительно красивый, Джем.
Выражение его лица меняется, заливаясь перемешанными красками его тела, выдавая сильное смущение с виду спокойного скелета, в глазнице которого зажигается яркая остроконечная звезда искреннего счастья. И видя это чудо, ты улыбаешься смелее, дружелюбно толкая его в плечо кулаком и поднимая с пола рубашку.
— Стриптиз окончен, я полагаю. Пойдем пиццу есть и кино смотреть, мачо, — застегиваешь одежду от ключиц до живота, замечая жадный чужой взгляд, цепко вылавливающий каждое твое движение. Заметив замешательство друга, спешно подбегаешь к шкафу, выуживая оттуда первую попавшуюся рубашку, что когда-то купила по незнанию размера почти вслепую, а теперь она лежала без дела. Повезло, что мужская и однотонно-черная, а потому наверняка подойдёт монстру.
Не дожидаясь его, ты вихрем влетаешь в кухню, торопливо вытаскивая из духовки пиццу, которую делала сама всё утро, и она незамедлительно заполнила помещение густым ароматом печёных помидоров, колбасок и тягучего сыра. Невольно бегут слюнки при взгляде на эту аппетитную корочку и поднимающийся над начинкой пар.
— Вот это я понимаю – еда! — громкий голос позади заставляет тебя вздрогнуть и резко развернуться, неловко выпуская из руки прихватку и нечаянно касаясь ладонью раскаленного противня.
— Ай, твою мать! — вскрикиваешь так, что даже скелет вздрагивает, пока ты спешно трясешь обожженной рукой.
— Вот криворукая, ничего тебе доверить невозможно, — ПиДжи закатывает глаза и хватает тебя за запястье, оттаскивая к раковине силой, включая холодную воду и подставляя ожог под струю… Он поднял свою ладонь до твоего предплечья, чтобы жидкость не попала на него самого, а сам он буквально вжал тебя собой в мойку. И пока ты ощущала, как отпускает боль от ожога, в общие чувства вмешалась неловкость от столь откровенной позы… И вопреки всему, так не хочется, чтобы он отстранялся… Чтобы терялось касание его тепла, согревающего словно изнутри, проникая под кожу и вливаясь в кровоток раскаленным докрасна новым чувством…
Чувством желания… Твои барьеры обрушивались с каждым днём, вниз под откос…
Ты нервно сглатываешь, убирая ладонь из под струи, выключая воду, а монстр отпускает тебя, невозмутимо уходя к обеденному столу за тарелками, ожидая твоей компании и пищи, что продолжала будоражить желудок умопомрачительным запахом, чтобы отправиться смотреть очередной фильм.
— Что будем смотреть? — спрашиваешь ПиДжи, нарезая пиццу на одинаковые кусочки, с сожалением вспоминая, что ничего толком не выбрала в этот раз, надолго погрузившись в самокопание.
— Мне всё равно, — лениво тянет Джем, нагло утаскивая один кусок в тарелку, а второй поднося ко рту, смачно откусывая. Ты успела отметить яркость цветов, мелькнувших за его челюстями, невольно замерев в изумлении.
— И что ещё я о тебе не знаю, ПиДжи? — ты указываешь остриём ножа в сторону его рта, поняв, что именно тебя только что смутило. А монстр как ни в чем ни бывало медленно прожевал и проглотил пиццу, высунув затем три языка на обозрение: небесно-синий, жёлтый, и вычурно-пурпурный, для верности ещё и поочередно пошевелив ими и втягивая обратно за зубы.
— Что, попробовать захотелось? — опять провоцирует скелет, ехидно подмигивая.
— Не раньше чем ты мне в любви признаешься и попробуешь мой, — высовываешь свой язычок, не оставаясь в долгу перед обалдевшим от такого ответа монстром и унося тарелки с угощением в свою комнату, где планировался киносеанс на сегодняшний поздний вечер. Но стоило тебе поставить их на стол, удовлетворенно вздыхая от зрелища красивых кусочков пиццы, как тебя тут же резко разворачивают, впечатав спиной в дверцы высокого шкафа в потолок.
— Решила поиграть в провокацию, мелкая? — ПиДжи сердится, обжигая алмазным взглядом, и ты понимаешь, что фильм вы сегодня при таком раскладе точно не посмотрите, предпочтя очередную перепалку занудному сюжету в сотый раз увиденной кинокартины.
— Ты первый начал, мне просто было интересно, — невозмутимо пожимаешь плечами, чувствуя давление чужих рук, согнутых в локтях и прижимающих тебя всей поверхностью крепких мужских предплечий к прохладной плоскости мебели.
— Странный интерес для той, у кого дома есть мужская рубашка и явно не моя, — шипит скелет, прищуривая глазницы, из которых едва не сыпались искры, расщепленные граненым зрачком.
— Нет смысла убивать человека, если тебе так нравится эта вещь. Можешь себе оставить, мне все равно велика оказалась, когда купила, — ты беззаботно ухмыляешься, а в груди грохочет напуганное сердце, которое пустила в скач чужая… ревность… Эта мысль разливает в душе вулканическое тепло, и ты радостно отмечаешь, как меняются эмоции в любимых глазах, уступая место песочным часам замешательства, а позже кружочку двухцветного испуга. Ты не смогла сдержаться от столь умильной картины, быстро приблизив к нему лицо и кратко чмокая в уголок рта. Ей богу, умей он это делать подобно одному из своих создателей, то ушел бы в перезагрузку ничуть не хуже. Но вместо этого Папер Джем отступил, густо наливаясь иризацией смущенного румянца, впервые не найдясь с язвительным ответом.