Он смотрел на меня с невинным видом деревенского пастора, но я видел, как он расставляет капканы.
— Увы, ничего не выйдет. Перед вами сирота, — мрачно ответил я. — Родители давно почили, других близких родственников не имею. Так что трогательной сцены не получится.
— Какая жалость, — без тени сочувствия произнес Липранди. — Это несколько усложняет дело. Видите ли, в наших архивах, весьма обширных, я вам доложу, числится некий Тарановский. Тоже Владислав. Поляк. Весьма беспокойный господин: в частности, он имел неосторожность воевать на Кавказе в пятьдесят четвертом году в составе так называемого Польского легиона. На стороне турок. Против России.
В моей памяти всплыл подобный вопрос. Значит, ниточка тянется оттуда. Они копают.
— Должно быть, мой однофамилец, — пожал я плечами. — Фамилия не самая редкая. А я, господин капитан, на Кавказе никогда не был. Предпочитаю климат поспокойнее. И уж точно не имею привычки воевать против страны, в которой собираюсь делать деньги. Это было бы крайне некоммерческим предприятием.
— Весьма разумно, — легко согласился Липранди. — Ошибки случаются. Мы во всем разберемся. Отправим запросы. В Вену, в Краков, на Кавказ… Подождем ответов. Время у нас теперь есть. И у вас, и у нас.
Он встал, поправив сюртук.
— Отдыхайте, господин Тарановский. Набирайтесь сил. Они вам понадобятся. Я скоро вернусь.
— Не забудьте еще сообщить консулу о моем аресте. Думается, в таком случае времени у нас станет меньше, — не удержался я от шпильки.
И лицо подполковника тут же скривилось.
Дверь за ним снова захлопнулась, погрузив меня в тишину и полумрак. Но теперь эта тишина была иной. Она была наполнена тиканьем часового механизма бомбы.
Я усмехнулся. Запросы. В Краков, на Кавказ… Нашел чем запугать. Собственно, вот для чего ему все это? Ведь Тарановский, чьим паспортом я сейчас беззастенчиво пользуюсь, никогда не был русским подданным, а значит, никаких претензий к нему по поводу участия в войне быть не может. Ну, воевал и воевал. Имел полное право. Нет, черт побери, дело совсем не в том, что у кого-то вдруг возникли непонятные вопросы о моей личности. Мало ли разных дельцов шарахается по просторам моей Родины? И никому до них, заметьте, нет никакого дела.
Что-то здесь не так. Следователь Липранди определенно чего-то недоговаривает.
Прошло еще несколько дней, похожих друг на друга как капли воды, сочащейся по стенам моей одиночки. За это время я уже замучился обдумывать ситуацию, прокручивая в голове сотни вариантов и сценариев, и теперь, кажется, был готов ко всему: к допросам с пристрастием, к очным ставкам, к долгому, изматывающему ожиданию.
И вот однажды лязг ключа снова нарушил тишину. В камеру вошел тот же следователь Липранди. Но сегодня в его глазах не было исследовательской холодности. В них было что-то новое — то ли любопытство, то ли даже тень сочувствия.
— Доброго дня, господин Тарановский, — сказал он, присаживаясь на единственный табурет. Я по своей привычке остался стоять.
— У меня для вас новость. Весьма неожиданная и, полагаю, приятная!
Я молчал, ожидая очередного подвоха.
— К нам в управление поступило прошение от одной пожилой дамы. Она утверждает, что является вашей матушкой, и просит о свидании с сыном. Приехала издалека, как только узнала о вашем аресте! Ее сопровождает австрийский консул, герр Мейнсдорф, так что, если у вас есть какие-либо прошения или жалобы, вы сможете их подать представителю вашей державы!
Глава 5
Глава 5
На мгновение у меня перехватило дыхание. Это был удар ниже пояса. Неужели они нашли мать этого Тарановского? И так быстро? Нет, черт побери. Мы же в 19 веке! А что тогда? Они отыскали актрису или еще какую провокаторшу, которая сыграет роль матери, чтобы устроить очную ставку и наблюдать за моей реакцией? Грубо, но могло сработать, если бы я был тем, кем они меня считали.
Но я им не был.
Взглянув прямо в глаза подполковника, я холодно процедил:
— Вы меня оскорбить желаете? Это невозможно, господин следователь!
— Почему же? — с невинным видом спросил Липранди. — Даже чудеса иногда случаются!
— Потому что моя матушка умерла пятнадцать лет назад, — отрезал я. — Я сам закрыл ей глаза. И любая женщина, которая утверждает обратное, либо сумасшедшая, либо мошенница, подосланная вами. Так что подобное я могу расценивать не иначе как оскорбление! Я дворянин и иностранный поданный. Даже сидя здесь, я им остаюсь и еще могу вызвать на дуэль!
Я произнес это спокойно, твердо, без тени сомнения в голосе. Совершенно понятно было: любая уступка, любое колебание будет истолковано против меня.