— У них такая служба, Василий Александрович, — спокойно услышал я, делая небольшой глоток. Игристое вино казалось кислым. — Подозрительный человек из неблагонадежной польской семьи въезжает в столицу аккурат в тот момент, когда в наместника Царства Польского стреляют. Логично. Им проще изолировать десять невиновных, чем пропустить одного виновного.
— Так ведь стреляли-то в Варшаве! — возмущенно всплеснул руками Кокорев. — А мы здесь! И великий князь, слава Создателю, жив!
— Жив, но обижен на весь мир, — уточнил я, ставя бокал. — Это куда хуже. Что с ним? Подробности представлены?
Кокорев подался вперед, понизив голос до заговорщицкого шепота.
— Стрелял одиночка, какой-то писатель Ярошинский. Из толпы пальнул, когда князь с супругой из театра выходили. Пуля, говорят, плечо оцарапала. Но Константин Николаевич человек вечный, артист в душе… Тотчас же все бросил и сюда, в Петербург, примчался. Заперся в Мраморном дворце, как в крепости. Никого не принимает, все аудиенции изменил. Сидит в меланхолии и никто не желает видеть.
Я молча вертел в тонкую ножку бокала. Картина складывалась прескверная. Наш главный, высочайший ресурс, наш ключ к Бодайбо, внезапно превратился в недосягаемую цель.
— Значит, прорваться к нему сейчас невозможно, — констатировал я очевидное.
— Никак! — подтвердил Кокорев с досадой. — Я через людей его пробовал, через адъютантов… От ворот поворот! Говорят, его высочество считает, что покушение — это знак сверху. Что все его реформы и либеральные начинания никому не нужны и ведут лишь к разрухе и выстрелам из-за угла.
«Прекрасно, — подумал я. — Все наше многомиллионное дело зависит от настроений одного члена правящей династии, а он впал в депрессию. Это похлеще, чем вести переговоры с акционером, у которого жена сбежала к конкуренту».
— Плохой пасьянс, Василий Александрович, — произнес я вслух. — Ждать, пока его высочество выйдет из сумрачного состояния духа, мы не можем. Французы из ГОРЖД и их покровители не дремлют. Пока мы тут устрицами балуемся, они уже роют под нас новый котлован. Нам нужен доступ к телу. И срочно.
Кокорев тяжело вздохнул, его кипучая энергия, казалось, наткнулась на невидимую стену.
— Да как же его получить, доступ к этому? Не штурмом же Мраморный дворец брать?
Я усмехнулся уголком рта. Штурм… бывал я на штурмах, на настоящих. Больше не хотелось!
— Нет, конечно, обойдемся без фейерверков. Нам просто нужен кто-то, кто вхож в эти покои. Кто-то из своего круга, чей визит не вызовет у принца приступа меланхолии!
Мы замолчали. Официант бесшумно сменил тарелки. Шум зала, звон бокалов, обрывки чужих разговоров — все это казалось далеким и несущественным.
— Василий Александрович, — наконец произнес я, — что вы скажете о таком человеке, как граф Неклюдов?
Кокорев встрепенулся, его глаза блеснули.
— Точно! — экспансивно хлопнув себя по ляжке, на всю залу возгласил он. — Точно! Граф! Он же с Константином Николаевичем на ты: они с младых ногтей знакомы, вместе в морские походы ходили! И человек он влиятельный, сам по себе. Он запросто может просто заехать, да и спросить о здоровье старого товарища: это будет совершенно комильфо.
— Именно, — обнаружил я. — Спросит о здоровье, а между делом, как бы невзначай, может и обронить пару слов о двух серьезных дельцах, купце-миллионщике и сибирском негоцианте, имеющих гениальный проект по переустройству железнодорожного дела в России. Ну и добавить к тому же, что проект настолько важен для будущего государства, что его нельзя выложить из-за одного полоумного поляка с пистолетом!
— Завтра же утром едем к графу! — подытожил Кокорев, и в его голосе послышался рык хищника, почуявшего вкус плоти. — Объясним ему все. Он государственный человек, поймет!
— А еще граф — человек, который ценит интересные, захватывающие истории и при этом смертельно скучает, — добавил я. — И мы должны преподнести ему наше дело так, чтобы оно показалось ему самым занимательным во всем Петербурге!
Оглянувшись, я сразу напрягся.
К нам вихляющей пьяной походкой приближались неприятности: сильно покачиваясь и то и дело сбиваясь с курса, подгребал какой-то немолодой растрепанный господин с одутловатым багровым лицом и мутными глазами. За его спиной, в двух или трех шагах, неторопливо шагал гвардейский офицер в темно-синем уланском мундире с алым лацканом — невысокий, с аккуратными усиками на неприметном, узком лице. С первого взгляда могло бы показаться, что он наблюдал за происходящим с ленивым любопытством, но мой опытный взгляд заставил усомниться в верности первого впечатления. На самом деле офицер был внимателен и напряжен и лишь хотел казаться беззаботным. Похоже, этот «тихий» и был главной угрозой.