Глава 6
Глава 6
Пьяный субъект уперся рукой в спинку свободного стула, едва не опрокинув его, и вперился в Кокорева.
— Смотрите-ка, господа… Какое общество! — пробурчал он, растягивая слова. — А ведь раньше «Доминик» считался приличным местом! — И с изумлением развел руками, будто приглашая всех присутствующих подивиться такому падению нравов. — А теперь что? Средь бела дня в приличное место явился какой-то купчина и его приказчик, и вот, господа, пожалуйте: при всей благородной публике, как свиньи-с, шампанское жрут-с!
Внешне я оставался спокоен, но где-то глубоко в душе почувствовал, как нарастает гнев. Похоже, эти два урода решили продемонстрировать здесь свою «альфасамцовость».
Вот, мы аристократы, а вы — чернь, хоть и с деньгами, и сейчас уберетесь отсюда. Ненавижу таких уродов со всем их снобизмом. В Чечне, в песках Чада, в любой нормальной системе координат этих двоих списали бы в утиль за полной непригодностью. А здесь они элита, мать их!
Кокорев напрягся всем телом, его шея налилась кровью, рука, лежавшая на столе, сжалась в кулак размером с добрую дыню. Я видел, как в его глазах вспыхнул яростный огонь купеческой гордости. Еще мгновение — и он взорвется, и тогда тщательно выстроенная партия разлетится к чертям.
— Шли бы вы прочь, господа, — продолжал разглагольствовать пьяный, обводя мутным взором наш стол. — Здесь вам не место. Ступайте на Сенную, там ваше общество! С лотка разносчицы тертый горох лопать-с!
И он зашелся омерзительным булькающим смехом. Улан за его спиной даже не улыбнулся. Он лишь перевел свой скучный и холодный, как невская вода, взгляд на меня. И в этом как будто бы безразличном взгляде я явственно прочел вопрос: «Ну что, дружок? Покажешь, из какого ты теста?»
Медленно повернув голову к офицеру и глядя ему прямо в глаза, я произнес ровным, холодным голосом:
— Сударь, ваш приятель, кажется, несколько переутомился. Не находите, что свежий воздух ему сейчас нужнее, чем крепкие напитки?
Улан на мгновение замер. В его бесцветных глазах мелькнуло что-то, похожее на удивление. Он, очевидно, ожидал либо подобострастной реакции, либо грубого отпора. На его узком, аристократически бледном лице не дрогнул ни один мускул, но в бесцветных глазах появился жесткий, металлический блеск. Проигнорировав мое предложение, как будто ответил не я, а один из лакеев, он обратился к Кокореву:
— Вы, кажется, находитесь не в должном месте и не в должной компании, сударь, — процедил он сквозь зубы, обращаясь к нему. — Вам сделали совершенно справедливое замечание. Тут вам не трактир. Будьте любезны удалиться!
Пьяный хлыщ, ободренный поддержкой, снова качнулся вперед.
— Во-он! — рявкнул он, тыча в меня пальцем, и потянулся к нашей бутылке «Клико», видимо, чтобы завершить свою тираду и опрокинуть ее на стол.
И в этот момент внутри меня что-то оборвалось.
Быстрее зайца на псовой охоте промелькнула мысль, что мой сюртук, уже потрепанный на локтях — новый, московского покроя, все еще был у портного, — действительно «не але». Почти физически я ощутил исходящий от меня запах казематной сырости, который, как мне казалось, я так и не смог смыть. Нервы, расшатанные пребыванием в камере, и так уже были на пределе. Теперь же, увидев эту ленивую, сытую спесь, это искреннее убеждение в своем праве благородного происхождения унижать тех, кто кормит, строит и двигает этот мир, я пришел в бешенство. Черная волна ярости, которую я копил со дня побега с каторги, поднялась откуда-то из самых глубин, ломая остатки самообладания…. И понеслось.
Дальше все случилось очень быстро: пока пьяный еще тянулся к бутылке, я схватил его за руку, дернул на себя и смачно впечатал физиономией прямо в столешницу.
Раздался громкий деревянный стук, как будто я колол чурки. Пьяница в ужасе заорал: глаза его выкатились, лицо мгновенно побагровело, а хрип, вырвавшийся из горла, был похож на звук лопнувшей струны. Он дернулся, а я, не позволяя ему опомниться, нанес короткий, добивающий удар прямым в челюсть. Раздался тошнотворный хруст; тело обмякло и тяжело повалилось на столешницу, забрызгав крахмальную скатерть кровью из разбитого носа.
В зале сначала повисла гробовая тишина, затем разрезанная женским визгом. Улан не успел ничего предпринять, он лишь отшатнулся, и на его лице впервые появилось экспрессивное выражение — смесь изумления и ярости.