— Негодяй! Вы… вы оскорбили моего спутника! Я требую удовлетворения!
— Получи, — выдохнул я.
Не позволив ему придумать новую пафосную фразу, я схватил со стола тяжелую серебряную тарелку из-под устриц. Она идеально легла в руку; мой противник инстинктивно вскинул руку для защиты, но ему это не помогло. Метнув тарелку, как диск, попал ему по лицу. Глухой, смачный звук удара потонул в общем шуме. Мой снаряд попал ему в скулу: на лице офицера от уха до подбородка вспыхнула кровавая полоса.
Ослепленный на мгновение, он взвыл от боли и ярости, и этого мне оказалось достаточно. Шагнув вплотную, я перехватил его правую руку, уже тянувшуюся к эфесу сабли, сжав одновременно запястье и локоть и резко дернув, вывернул его суставы. Раздался мерзкий, сухой хруст, который был слышен даже сквозь царивший в зале переполох.
Офицер издал дикий, нечеловеческий вопль и рухнул на пол рядом со своим бесчувственным приятелем, прижимая к себе искалеченную, неестественно выгнутую руку. Я стоял над ними, тяжело дыша, и с отвращением смотрел на дело рук своих. Бледный как скатерть, похожий на восковую фигуру метрдотель застыл с открытым ртом. Раскрасневшийся от гнева Кокорев вскочил на ноги, размахивая тростью. В его глазах был дикий, неестественный сплав ужаса и… восхищения.
— Уходим, — бросил я ему, хватая со стула сюртук. — Быстро.
— Да уж, Владислав, Антонович, нечего тут делать! — грозно прогудел Василий Александрович. — Придумали черти что, на людей кидаться. Куда смотришь-то, петрушка хренов? — набросился он на метрдотеля. — У тебя тут пьяные вдрызг ходют, на людей кидаются, а ты ворон считаешь? На, держи, — Кокорев кинул на стол несколько смятых ассигнаций, — за сломанную мебель вам да за беспокойство. А я отныне сюда — ни ногой!
Мы торопливо ушли. Вечер в «Доминике» был окончен, как и наша попытка решить дело цивилизованно. Выходя на улицу, я испытывал желание кого-нибудь убить. И то, что убить было решительно некого, лишь усугубляло опасность для моих противников.
Но так или иначе кровожадные инстинкты пришлось загнать под самую дальнюю шконку моего сознания и продолжить методичное удавление любителей фуа-гра, лукового супа, багетов и лягушачьих лапок. Надо было идти к графу, вот только имелся досадный нюанс: к людям его уровня так запросто в гости не ходят. Нужно было выдержать обычные политесы: послать записочку, получить приглашение… В общем, как всегда.
Поскольку мой верный Санчо Панса остался в Москве и посылать с записочкой мне было некого, Кокорев взял это все на себя.
— Идите, Владислав Антонович, отдыхайте! — отчески напутствовал он меня, провожая до гостиницы. Как только мне что-то станет известно, я сразу к вам!
Таким образом, вечер у меня был свободен. Я потратил его на визит к патентному поверенному — узнать, как движется дело с привилегией на динамит. Тот встретил меня уверениями, что «все замечательно и никогда не было лучше».
— Кстати, господин Тарановский, а на какой срок будете оформлять привилегию? — вдруг спросил он, когда я уже собрался было уходить.
— На максимальный! — тут же откликнулся я.
— В таком случае вам придется заплатить государственную пошлину в четыреста пятьдесят рублей! — предупредил он. — Вы уверены, что ваше изобретение того стоит?
— Да, вполне! — спокойно ответил я. — Но о каком же сроке идет речь?
— Самое продолжительное время, когда может действовать привилегия, составляет десять лет! — пояснил он.
— Всего-то? Немного…
— Вы правы, сударь. Скажем, в Англии срок действия патента составляет четырнадцать лет.
— Тоже негусто! Ну а когда ожидать положительного результата?
Поверенный опустил глаза.
— Сейчас заявка проходит Мануфактурный совет при Департаменте мануфактур и внутренней торговли Министерства Финансов. Это недолго, месяца два-три от силы. Затем она поступит в Госсовет. И вот там ее могут надолго положить под сукно…
— Надеюсь, хоть высочайшее утверждение не потребуется? — с иронией спросил я. — Пожалуй, зарегистрирую все в Англии и Швеции намного раньше, чем в России!
Тот лишь красноречиво развел руками.
Плюнув, я пошел от поверенного на почтамт. Там я в уже знакомом мне режиме «сонная панда пытается писать гусиным пером» отправил Изе Шнеерсону гневную телеграмму: «ИЗЯ ЗПТ СРОЧНО ВЕЗИ МОЙ СЮРТУК ВСКЛ ВСКЛ ВСКЛ» — и только после этого, немного успокоившись, вернулся в гостиницу и завалился спать.
Утро встретило меня тусклым петербургским светом, сочившимся сквозь мутные стекла гостиничного номера. Голова гудела, словно чугунный колокол после пожарного набата. Вчерашний скандал в ресторане оставил мерзкое воспоминание — смесь праведного гнева и досады на собственную несдержанность. Сорвался, как мальчишка, из-за пьяного хама. Все эта история с Третьим отделением! Совсем нервы стали ни к черту…