Но мне было не до смеха. Предупреждение графа легло на душу холодным пластом. Я слишком хорошо знал, что такое война без правил. В Чечне и в Чаде я научился главному: опасность не кричит о себе, она подкрадывается на мягких лапках, прячется в обыденности. И сейчас, ступая по влажным гранитным плитам, я чувствовал, как все мои нервы, отточенные годами на границе жизни и смерти, натянулись до предела.
Я сканировал помещения. Редкие прохожие, спешащие по своим делам. Чиновник в форменной шинели. Две дамы под одной омбреллой. Телега, медленно ползущая вдалеке. И пролетка. Обычная легкая извозчичья пролетка, запряженная одной лошадью, которая неторопливо двигалась по другой стороне улицы.
Что-то было не так.
Мозг, работавший теперь в режиме боевого компьютера, неожиданно обнаружил несоответствие. Пролетка двигалась слишком медленно, почти шагом, без видимой цели. Кучер не понукал лошадь, он сидел неестественно прямо, но присматривался не к дороге, а к нам. Пассажир, единственный, сиделка вполоборота, его лицо скрывали поднятый воротник и низкая натянутая шапка.
— Василий Александрович, — сказал я Кокореву, не поворачивая головы, тихим и зловещим тоном. — Сейчас не оборачивайтесь и идите поближе к стене дома.
— Что такое, Владислав Антонович? — удивленно начал купец.
— Молчать и делать, — отрезал я.
В этот момент я увидел едва заметный блеск металла в руках пассажира пролетки. Он начал медленно поднимать руку. Время для меня сжалось. Мир сузился до этой пролетки, до темной фигуры в ней!
Инстинкт, сработал раньше, чем мозг успел отдать приказ.
Глава 7
Глава 7
— Ложись! — выдохнул я, с силой толкая опешившего Кокорева в подворотню ближайшего особняка.
Одновременно моя рука сама нырнула под полу сюртука, пальцы нащупали холодную рукоять револьвера. Я не целясь просто выхватили оружие, направляя ствол в темный силуэт в пролетке.
Почти в то же мгновение я увидел, как человек в пролетке выстрелил. Облако дыма, вспышка… и пуля со злым визгом щелкнула по гранитной облицовке стены там, где только что стояли мы Кокоревым, выбив облачко каменной крошки.
Не теряя времени, я сделал три выстрела, досадуя на застилавший цель пороховой дым. Хотя последние две пули были посланы почти вслепую, я видел, что мои выстрелы достигли цели — стрелок в пролетке схватился за грудь и, теряя цилиндр, повалился набок. Кучер, очнувшись от оцепенения, с диким гиканьем хлестнул лошадь. Экипаж рванулся вперед и, набирая скорость, скрылся за поворотом.
Воздух разрезали женские крики, в ушах звенело от грохота. В воздухе расплывался сизый пороховой дым, разнося едкий, серный запах черного пороха. Из парадной двери, которую мы только что прошли, выскочил перепуганный швейцар. На улице замерли редкие прохожие, с ужасом глядя в нашу сторону.
Кокорев, тяжело дыша, приподнимался на ногах, отряхивая пальто. Его лицо было белым, как ткань. Он смотрел то на меня, то на щербину в стене, то на мой револьвер, из ствола которого все еще вился тонким дымок.
— Батюшки святы… — прошептал он, двоеперстно крестясь дрожащей рукой. — Что ж это, средь бела дня, посреди города!
— Это и есть их ответ, Василий Александрович, — сказал я, быстро пряча револьвер и хватая его за локоть. — Пойдемте отсюда. Быстро, пока не набежали.
Набережная, еще мгновение назад такая мирная и благопристойная, превратилась во встревоженный муравейник. Дамы, неторопливо шедшие куда-то под одним шелковым зонтом, теперь оказались в самом центре общего внимания. Одна из них, полная, в летах, в лиловой шляпке, сбившейся набок, громко визжала, вторая же, совсем юная барышня, лежала без чувств, и какой-то господин в котелке, судя по всему, случайный прохожий, торопливо обмахивал ее лицо. Швейцар, бледный, как мраморная статуя, поначалу лишь растерянно таращился на происходящее, затем вдруг начал свистеть.
Подталкивая Кокорева, я почти волоком потащил его прочь от места перестрелки. Мы бегом свернули в первый же переулок, оставив позади переполох на набережной. Кокорев промолчал, все еще не в состоянии прийти в себя. Он, крепкий мужик, ворочавший миллионами, прошедший огонь и воду в своих негоциациях, теперь выглядел растерянным и напуганным. Впервые он столкнулся с миром, где споры решали не векселями и долгими тяжбами, а пулей из-за угла.
Однако на углу Прачечного переулка и Фонтанки он пришел в себя и остановился.
— Погоди, Владислав Антонович! Нам не сбежать. Ты, может быть, человек тут не шибко известный, а меня-то наверняка уж узнали. Да и швейцар графский как есть проболтается!